Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич - Страница 15

— Прости, Тит… — спохватился Луций, и, слабо надеясь на то, что кредитор даст ему хоть небольшую отсрочку, поднял новый кубок: — За твое спасение! Клянусь богами, я счастлив, что ты возвратился живым из этого сицилийского кошмара!

— Так я тебе и поверил! — мрачно усмехнулся Тит. — Ведь вместе со мной ты похоронил и миллион моих сестерциев!

— Тит, как ты можешь…

— Могу. Похоронил, по глазам вижу! Но, Луций, я все равно не оставил бы тебя в покое. Я пришел бы к тебе за своими деньгами даже из подземного царства! Я подкупал бы Цербера и каждую ночь приходил сюда и мучал тебя… Кошмары, бессонница, наконец, — сумасшествие, вот, на что ты мог рассчитывать, а не на мой миллион! Так что тебе еще повезло, что я лично явился за своими сестерциями!

— Конечно, Тит, ты получишь их…

— Весь миллион?!

— Да…

— Сегодня же!

— Д-да…

— С процентами!

— Да, но…

— Никаких но! — отрезал Тит, показывая на свою грязную одежду. — Это будет для меня очень кстати, ведь я вернулся в Рим без единого асса!

— Зато сегодня опять станешь богачом, — упавшим голосом заметил Луций. — А я…

Он потерянно махнул рукой и, отбрасывая в сторону пустые кувшины, закричал:

— Прот, вина! Да побольше!

Раб принес целую амфору кампанского вина, самого старого, которое только сыскалось в подвалах.

Луций и Тит жадно припали к кубкам, и вскоре обоих трудно было узнать. Тит сделался безвольным и плаксивым, Луций — злым и подозрительным.

— Ты почему это не пьян? — накинулся он вдруг на гостя. — Или пей, или уходи!

— Я пью, Луций! — всхлипнул Тит, неумело поднимая левой рукой кубок. — Но, видно, мое горе сильнее вина… Была у меня семья — и нет больше семьи! Был дом — самый большой и красивый дом в центре Тавромения, и нет дома! Была вилла — где теперь она? Даже правой руки, которой я считал свои деньги и обнимал самых красивых рабынь Сицилии — и той больше нет! Взбесившиеся рабы захватили дом, перерезали семью, сожгли виллу, отрубили руку…

— Как тебе самому-то еще удалось выбраться? — неприязненно поглядывая на Тита, удивился Луций.

— О, это тяжелая и долгая история! Два года эти рабы держали меня в тюрьме и пытали, допытываясь, куда я спрятал свои сокровища… Они издевались надо мной, пинали ногами, жгли огнем. Но я молчал… Я боялся, что, выведав от меня все, они убьют меня, как убили моих лучших друзей: Дамофила, Фибия, Пансу… Когда же одна из пыток была особенно изощренной, я не выдержал. И показал им пещеру, где спрятал… свои деньги.

Луций покосился на пустой край туники Тита и покачал головой:

— Ну и сволочи эти рабы! Отобрать у человека деньги и еще отрубить руку! Могли бы по нашему римскому обычаю удовольствоваться хотя бы кистью!

Тит печально вздохнул:

— Так приказал им Евн…

— Сволочь этот Евн! Дважды сволочь!! — искренне возмутился Пропорций, мысленно проклиная царя рабов за то, что он не приказал следом за рукой отрубить и голову его кредитора.

— Но именно Евн и сохранил мне жизнь! — вздохнул Тит. — Больше того, он приказал отправить меня под надежной охраной в Рим.

— За что же такая честь от жадного до римской крови сирийца? — быстро спросил Луций и мысленно заторопил Тита: «Ну, говори: за что тебя отпустили? Может, ты выдал рабам кого-то из римлян — того же Дамофила или Пансу? Или отрекся от Рима? Тогда ты у меня в руках и отсрочка платежа надолго обеспечена: ведь за это по закону полагается Тарпейская скала!»

Но Тит сказал совсем не то, на что надеялся Луций:

— Все очень просто: Евн сдержал свое слово, которое дал мне еще будучи рабом Антигена.

— Слово? — разочарованно переспросил Пропорций. — Какое еще слово?

— Антиген любил показывать нам этого Евна, когда мы бывали у него в гостях, — всхлипнул Тит. — Этот Евн кривлялся и изрыгал изо рта пламя. Для этого он вкладывал в рот скорлупки от пустого ореха и незаметно подносил к ним огниво. Это давало ему над толпой забитых рабов неограниченную власть! — пояснил он.

— И этим же он забавлял вас, римлян?!

— Нет! Нас забавляли его прорицания. Вернее, та серьезность, с какой он давал их. Он заявлял, что будет царем, и мы, давясь от смеха, допытывались, как он воспользуется такой властью. Когда он говорил, что поступит хорошо с теми, кто мягко обходится с ним, некоторые из нас бросали ему со стола лучшие куски и просили вспомнить об этой любезности, когда он станет царем.

— И он вспомнил?

— Тотчас же, когда меня привели к нему. Узнав, где спрятаны сокровища, он так взглянул на мою руку, что я до сих пор ощущаю в ней ожог, хотя и руки-то уже нет, и приказал отрубить ее вот так: до самого плеча…

Тит задрал край тоги и снова всхлипнул:

— Единственное, о чем я жалею сейчас, что бросал ему куски мяса не левой, а правой рукой, без которой так неудобно стало жить, Луций…

Выпив очередной кубок вина, Пропорций окончательно захмелел и, глядя на плачущего Тита вдруг подумал, что сейчас из его кредитора можно хоть веревки вить. «Я сейчас сыграю с ним в кости — и отыграю свой миллион! — икнув, решил он. — У меня есть… тс-сс… прекрасные фальшивые кости… Они — тс-сс! всегда ложатся на нужные числа… Один удачный бросок — и миллион снова мой. Только все нужно сделать ак-ку-рат-но!»

Шатаясь, он поднялся из-за стола и крикнул Проту, чтобы тот принес его шкатулку. В ней хранились сделанные искусным мастером за целую тысячу сестерциев фальшивые кости, которые еще ни разу не подводили Луция.

— Тит! Сыграем? — выхватив шкатулку из рук раба, предложил он.

— Не хочу. Завтра! — покачал головой Тит, глядя как хозяин сбрасывает на пол объедки и кости, и раскладывает на столе игральную доску с возвышенными краями. — Прикажи лучше принести мой миллион!

— Твой? — уставился на Тита Пропорций. — Это мы еще сейчас посмотрим, чей он!

— Но я не буду играть!

— Пст! — качнулся Луций и положил на доску стакан с обычными костями. Фальшивые он предусмотрительно зажал в кулаке. — Твой бросок! Играю на миллион! Кто первым выбросит «Венеру»[41] — того и ставка!

Тит озадаченно посмотрел на хозяина дома и улыбнулся неожиданной мысли:

— Ну допустим. Если выиграешь ты — то весь долг: твой. А если я? Где ты найдешь еще один миллион, чтобы расплатиться со мной?

— Я? Луций Пропорций?! — ударил себя кулаком в грудь Луций. — Да у меня знаешь, какие есть друзья: сам Сципион Младший и городской претор! Они у меня во где! — он протянул вперед сжатый кулак. — Стоит мне только свистнуть — и миллион у меня! Даже два миллиона! Десять!

— Так свистни! — посоветовал Тит.

— Не время! — покачал головой Луций и приложил палец к губам, делая знак Проту и Титу молчать: — Только тс-сс! До этого я должен съездить в Пергам!

Услышав слово «Пергам», раб невольно подался вперед.

— А может, в Мавретанию? — усмехнулся Тит.

— В Пергам! — не совладая больше с собой, возразил Луций. — Я должен уговорить царя Аттала завещать свое царство Риму… Если он не согласится — убить его и подделать завещание. А если согласится… все равно убить! Как говорит Сципион, убей — и ты станешь благородным!

— Ну что ж, раз у тебя такие друзья и такая выгодная поездка — сыграем! — согласился Тит, поднимая кубок. — За новую римскую провинцию, в которой ты, конечно, будешь немалым человеком!

Луций, быстро трезвея, следил, как дергается кадык на горле пьющего Тита.

«Что я наделал?! — ужаснулся он. — О моем секретном поручении завтра же будет известно всему Риму! Узнает Сципион, городской претор… Они догонят меня и убьют по дороге! О боги, что теперь делать, что делать…»

Его остекленевшие от страха глаза снова остановились на Тите, который встряхивал стакан с костями, прикладывая его то к одному, то к другому уху.

«Он не должен уйти из моего дома живым! — вдруг понял Луций. — Нанять убийцу? Но это свидетель… Приказать прокуратору? Он поймет без слов и сделает все, как надо. Но ведь тоже свидетель!.. Яд в перстне! — вдруг вспомнил он и улыбнулся взглянувшему на него Титу. — Конечно же, яд! Одна его капля — и я свободен, снова богатый, почти — сенатор! Аттал не обидится, яду много, обоим хватит. Нужно только сделать все аккуратно! Тит после пыток и тюрьмы очень подозрителен, пусть увлечется, как следует, и тогда…»