Последняя любовь царя Соломона - Сандлер Шмиэл - Страница 13

— Слышь, лейб-драгун, — сказал я, — что это за новости про моего якобы сына ты рассказывал?

— Странно, что вы спрашиваете об этом, Ваше величество, — делано удивился Тип, — я ведь предупреждал вас, когда вы реквизит принимали, что одна из жен больна гриппом, а другая на сносях. Лолитой ее кличут, порядковый номер 487.

— А че ты мне в глаза-то не смотришь, маршал?

— Ваше величество, я очень даже смотрю в ваши глаза.

— Ну, признавайся, матрос, проводил с ней политическую работу или нет? Я ведь дознаюсь, если уж на то пошло.

Тип мелко задрожал, лоб его покрылся испариной.

— Виноват, Ваше величество, я только раз читал ей лекцию о международном положении.

— И этого было достаточно, чтобы сделать мне наследника.

— Случайно вышло, Ваше величество.

— Случайно говоришь? — я постучал костяшкой пальца по вытянутой головке Типа, — ну для первого раза мы спустим с тебя шкуру на барабан.

— На барабан? — переспросил Тип и смертельно побелел.

— Великолепный будет барабан для эстрадного оркестра.

— Величество! — заорал Тип рыдающим голосом, — случайно вышло, ей-богу!

— Прекрасный будет барабан, — продолжал я живописать его, — ударный инструмент из шкуры маршала, слыхал про такое?

— Пощадите, Ваше величество! Прошу вашего милосердия.

— Что ж ты, ублюдок, портишь жен-то моих?

— Это было до вас, теперь я уже не смею глядеть на них.

— Придется тебе переквалифицироваться, парень, пойдешь у нас по административной линии.

— Ваша воля, но я и в гареме справился бы.

— Ну да, пусти козла в огород… Вот что, паря, сдай ключи от гарема Веронике Абрамовне, а сам принимай дела в канцелярии тайной полиции.

Тип, кажется, не верил ушам своим.

— Да, парень, радуйся, шкуру с тебя снимать передумал. Заметь, пока передумал.

Тип склонился в привычном подобострастном поклоне:

— Ваше величество, — только и мог промолвить он.

— Значит так, ты назначаешься начальником тайной полиции. Наушничать и фискалить ты, пожалуй, мастак, так что должность эта тебе в самый раз.

— Ваше величество, век помнить буду!

Тип по-прежнему оставался глубоко не симпатичен мне, но я ценил его поддержку в минуты, когда был еще совсем зеленый властитель, и закрывал глаза на его бестактные выходки.

Несомненно, маршалу и не снился такой оборот дела и, в порыве благодарности за то, что так легко отделался, да еще и в выигрыше остался, он выдал мне засекреченную информацию:

— Рав Оладьи, — сообщил он, — приказал мне следить за вами и докладывать ему, если застукаю вас за поеданием трефного.

— И это все? — с сомнением допытывался я.

— Нет, — смутился свежеиспеченный начальник тайной канцелярии, — он наказал мне блюсти вашу нравственность.

— То есть?

— Не допускать вашей интимной связи с главной фрейлиной, то есть Вероникой Абрамовной.

— Опять Вероника Абрамовна, какая сволочь доносит ему о ней, знал бы, язык вырвал!

— Его преосвященству стало известно, что вопреки дворцовому уставу вы настаивали недавно на интимной связи с ней.

— Стало известно, значит.

— Более того, ему кто-то передал кассету с записью вашей половой близости с Вероникой Абрамовной. Несмотря на духовный сан, рав просмотрел ее от и до.

— А кондрашка его при этом не хватила случайно, сан-то его не позволяет смотреть на такое непотребство?

Я был зол, как никогда: любят все-таки в иудейском государстве внюхиваться в чужую жопу.

— Насчет кондрашки судить не берусь, но говорят, до сих пор старик не в состоянии оправиться от нервного потрясения.

— Что же его так потрясло?

— Он не может простить вам, что во время коитуса вы не соизволили снять корону.

— А я с тебя пример беру: ты сапоги не снимаешь, а я корону.

— Сапоги это предмет туалета, — возразил Тип, — а корона все же священная деталь.

— Я не очень уверен, что именно из-за короны его трясло. Жаль, что совсем душу не вытрясло!

— Я тоже так думаю, но с другой стороны, Ваше величество, вы просто молодец, пошли на поправку.

— Почему ты так думаешь?

— Не скромничайте, Ваше величество, сумели же вот старикашку в конфуз ввести, а ведь совсем недавно у вас это не совсем получалось.

Его возбужденный вид и неудержимое веселье показались мне подозрительными, и я без подготовки шарахнул его сходу по лбу:

— Послушай, маршал, а это не ты, случайно постарался с кассетой?

— Не понимаю, Ваше величество, что вы имеете в виду?

— Уж, не ты ли, говорю, порадовал старикашку эротическими сценами?

— Как вы можете, Ваше величество, — веселье его как рукой сняло, — я ведь ваш человек, до корней волос.

— Хорошо, иди отсюда, мой человек, пока я тебе эти волосы не выдрал.

— За что гневаетесь, Ваше величество?

— За невыполнение приказа, сволочь! Я же наказывал тебе снять все видеокамеры.

— Я снял, Ваше величество, — божился Тип, — наверное, Евсеич насажал повсюду своих агентов.

— Евсеич? — сказал я с удивлением, — это ты рава Оладьи так называешь?

— Так точно, рав Оладьи со своей братвой, — не удержался он от морского лексикона, но тут же поправился, — со своей агентурой.

— Скажи, моряк, а почему у него такая не марокканская фамилия?

— А потому что он русский, Ваше величество.

— Русский?!

Я был совершенно поражен эти открытием. Мне бы это в голову не пришло: густые черные брови рава, его смуглая кожа и не по размерам большая чалма, которая придавала его облику законченный вид бродячего дервиша, выдавали в нем сугубо восточного человека.

— Абсолютно русский, Ваше величество, — развеял мои сомнения Тип, — в России он был номенклатурный работник и писал атеистические книжки на тему «Религия опиум для народа», а потом приехал в Израиль и подался в марокканцы, то есть в марокканские евреи. Для этого он перекрасил брови и сделал пересадку кожи по методу Майкла Джексона.

— Но почему в марокканские, он ведь и в турецкие мог, или курдские евреи податься? Слава богу, общин еврейских у нас хватает.

— Так-то оно так, да только вот марокканские евреи занимают второе место в стране по численности, электоральный потенциал их чрезвычайно высок, а потому каждый, кто претендует на власть, обязан в некотором роде стать марокканцем.

— В каком это роде, конкретнее, пожалуйста.

— Ну, к примеру, все политические деятели накануне выборов почитают за честь справлять традиционные праздники марокканских евреев: облачаются в марокканские одеяния и поглощают неимоверное количество марокканской вкуснятины.

— Ну и что?

— Господин Евсеев сразу сообразил, что путь в высшие политические сферы простому русскому еврею лежит через национальную кухню марокканских избирателей, и довольно успешно переквалифицировался в выходца из северной Африки.

— Как это ему удалось?

— На первых порах он надел кипу — в ортодоксальных кругах Израиля, кипа — это нечто вроде членства в коммунистической партии в бывшем СССР, а потом замахнулся и на чалму.

— Странно, так вот взять и наплевать на общинные корни, — недоумевал я.

— Потребует электорат, так волком завоешь ни то что в марокканцы пойдешь. В сущности, это ведь совсем неплохой вариант, Ваше величество.

— Может быть, я не пробовал.

— Придется, — сказал Тип, — если хотите в большую политику.

— Ну хорошо, иди ты со своей политикой куда-нибудь подальше, я должен подумать.

— Тут и думать нечего, Ваше величество, если что марокканская братва вас поддержит.

— Я же просил тебя удалиться!

— Все, меня уже нет, Ваше величество, испаряюсь.

Он действительно исчез мгновенно, будто растаял в воздухе.

Старый мудила! — злился я на рава, набирая номер телефона Вероники:

— Милая, я хочу тебя видеть.

— Мне не велено.

— Что значит не велено, лапа моя, к тебе, кажется, царь обращается, а не какой-то там торговец редиской.

— Я знаю, Ваше величество, но меня держат взаперти, и говорить с вами я могу только по телефону.