К вам идет почтальон - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 90

То, чего ждал Басков, началось утром. Дверь отворилась, два солдата подняли Баскова с топчана, вывели. Он зажмурился. Слепящее солнце заливало белую стену кубического здания с цинковым, голубевшим на припеке куполом. Отсвечивало на штыке часового. Ноги Баскова, ослабевшие, отвыкшие ходить, ощутили дорогу — избитый, весь в рытвинах, проселок.

Сразу же за пограничным постом проселок нырнул с косогора в заросли. Шли около часа. Впереди Басков видел лес и гряду гор вдали. И позади, над чащами, вздымались горы, — и Басков то и дело оборачивался, чтобы посмотреть на них.

Родные горы! Он узнал их! Граница близко. Что если сейчас кинуться в лесную глушь… Но конвоиры с винтовками наготове хмуро следят за каждым движением. Нет, здесь не выйдет.

Его привели на окраину поселка, застроенного саманными и каменными домами. Поодаль от других домов поселка высилось серое двухэтажное здание, обнесенное оградой. «Штаб», — решил Басков.

Солдаты втолкнули его в затхлую комнатушку, похожую на тюремную камеру.

Вошел усатый майор. За ним Сафар-мирза, потом незнакомый военный, по-видимому офицер, с чемоданчиком в белом чехле. И Юсуф.

Они входили очень медленно, словно разморенные жарой, и последним показался Дюк. Он переступил порог и встал поодаль, чуть усмехаясь, грызя персик.

Военный открыл чемоданчик, разбирал в нем что-то, и Юсуф, склонившись, помогал.

«Сейчас прикажут встать», — подумал Басков. Он сидел не шевелясь. Каждый день он ждал побоев со страхом, а теперь страх вдруг исчез, — его вытеснила, должно быть, ненависть.

Майор повернулся к Юсуфу и заговорил на своем языке, быстро и отрывисто. Юсуф шагнул к Баскову и старательно произнес по-русски:

— Господин майор Фардж имеет к вам вопросы.

Дюк стоял и жевал персик с видом праздного зрителя. У Баскова, как и прежде, мелькнуло ощущение спектакля, — нелепого, напрасного и злого.

— Майор желает знать, ваше ли это письмо? — и Юсуф взял у майора и протянул Баскову конверт. Знакомый конверт с адресом Каси.

«Ясно и так, — подумал Басков. — Есть же подпись». Он молчал.

— Здесь написано, Назарова была на вашей заставе. Делала лекцию. Она ищет… одну национальность. Да?

«Об этом же написано, для чего же спрашивать? В самом деле, спектакль. Однако улыбается один Дюк, остальные серьезны. Им, выходит, важно».

Юсуф переводил. Майору, оказывается, надо знать, одна ли Назарова ведет эти разыскания или нет. Кто ей помогает? Читает ли она тексты?

Этого, видно, в письме нет. Басков судорожно восстанавливает в памяти свои строки Касе.

— Отвечайте, — сказал Юсуф.

Басков медлил. Ничего военного, ничего секретного в работе Каси нет как будто, но почему это им так важно? Юсуф сверлит его глазами, майор стиснул рукоятку шпаги. В чем тут дело?

И он услышал собственный голос:

— Я ничего не скажу.

— Как скоро умер Алекпер-оглы? — произнес Юсуф с трудом, и лицо его напряглось. — Он что-нибудь говорил перед смертью? Говорил? А вы поняли, что говорил?

Басков молчал.

— Говорил что-нибудь Алекпер-оглы? — повторил вопрос Юсуф, сверля Баскова глазами.

Басков не отвечал.

Майор стукнул каблуком, громко задышал, поглядел на Дюка. Тот чмокал, сплевывал кожуру.

Дюк доел персик, бросил косточку и вышел, с силой закрыв за собой дверь. Словно по сигналу, носатый военный выступил вперед, Юсуф дал ему дорогу. Носатый держал наготове шприц. Баскова силой уложили, Юсуф закатал ему рукав. Носатый отыскал вену и сделал укол. Почти сразу возникло давление в руке. Оно двигалось толчками к плечу, это неприятное, чужое давление, и рука как-то непривычно онемела. Носатый нажимал поршень, в стеклянном цилиндре колебалась, уходила вниз жидкость нечистого, желтоватого цвета.

Потом наступила никогда не испытанная слабость. Тело как бы растворилось, потеряло вес. Пальцы обхватили край матраца, — словно не его пальцы, он не чувствовал их. Только мозг существовал и бился, сопротивляясь дурману. Всё кругом сделалось зыбким как сон, всё покачивалось, плыло куда-то.

— Говорил Алекпер-оглы? Что говорил? — неестественно громко, точно в пустой комнате, раздавался, бил в уши голос Юсуфа.

— Не знаю, — сказал Басков.

Его спрашивали снова и снова — об Алекпере-оглы, Касе…

— Не знаю, не знаю…

Он не сводил глаз с лица Юсуфа. Почему он с ними? Такой молодой! Почему?.. Голос Юсуфа становится всё настойчивее, повелительнее. И вдруг… Басков не мог потом объяснить себе, как это получилось. Он собрал остатки воли и выговорил:

— Алекпера-оглы убил Сафар…

Лицо Юсуфа было очень близко. Оно заслонило всех. Басков видел только его.

— Убил Сафар-мирза…

Лицо дернулось, брови Юсуфа надломились. Кто-то позади Юсуфа сказал:

— Бредит. Слишком сильная доза.

Руки, ноги словно возвращались к нему, прирастали. Было хорошо чувствовать это. И сознавать, что вражеский натиск отброшен.

Его отвели обратно и не трогали два дня. Даже Дюк не появлялся.

Басков вспоминал, что? с ним было, думал. «Он бредит», — это, кажется, сказал майор. Но ведь ему-то отлично известно, кто убил Алекпера-оглы. Хотел сбить кого-то с толку. Кого же? Значит, у них есть люди, может быть, один кто-то, кто не очень-то верит им. Ободренный этими предположениями, Басков не терял надежды найти друга, человека, который хочет знать правду.

Надежда часто сменялась отчаянием. В оконце влетал горячий ветер, с песком, такой же, как дома, в Саратове. От табачного дыма, повисшего в камере после ухода тюремщика, как-то вдруг запахло кабинетом отца. Бронзовая шкатулка с табаком на столе, чертежная доска, рулоны с эскизами зданий, два окна, выходящие на Волгу…

Между тем оружие Баскова, оружие правды, действовало, хотя и невидимо для него самого.

Басков запомнил, как странно изменилось лицо сержанта Юсуфа, переводчика, когда он услышал, что Сафар-мирза убийца. Но Басков не знал и не мог знать, что Юсуф перечитал письмо Касе и увидел, что половина страницы этого письма — та, где Басков рассказывал своей «заочнице» о подлой провокации на границе, — зачеркнута и что Юсуф, вглядевшись, узнал чернила вечной ручки Дюка.

Еще раньше до Юсуфа доходили слухи от крестьян — Сафар-мирза вел себя накануне убийства Алекпера-оглы странно, бродил с винтовкой у реки. А после хвастался каким-то удачно выполненным поручением и наградой.

Несколько слов в зачеркнутых строках Юсуфу удалось прочесть…

И еще многого Басков не знал. А правда Баскова делала свое дело.

Однажды он проснулся на рассвете. За стеной, под оконцем, звенел топор. Басков встал на топчане, подтянулся на руках, но увидел только черную войлочную шапочку на седой голове. Стоя спиной к Баскову, старик отдирал доски с заколоченных ворот сарая и что-то бубнил про себя. Тот самый старик, что приходил в сарай за навозом.

Потом блеснул, проплыл мимо оконца штык часового. Ему теперь нельзя стоять на месте — он ходит кругом. Сердце Баскова отчаянно билось. Он скажет… скажет этому старику правду о Сафаре-мирзе. Пусть все знают!

В эту минуту что-то влетело в окно, упало в солому на топчане. Басков нагнулся. Карандаш! Маленький огрызок, надрезанный на тупом конце. В расщепе — листочек бумаги.

Топор опять зазвенел, старик с усердием принялся отдирать вторую доску. Скрежетали ржавые гвозди. По проулку шагал, волоча ноги, часовой. Басков невольно притаился, зажав карандаш в кулаке.

— Ах, Саратов, город чудный… — пропел вдруг старик вполголоса, с ухмылкой и прибавил скороговоркой, стукнув под окно: — Пиши, комиссар. Папа, мама, пиши!

Написать домой? О плене? Нет, конечно, нет. На заставу! Чтобы знали — жив, хочет на родину, ждет спасения. Это главное. В тот же миг память подсказала — Харджиев.

Дрожа от нетерпения, от радости, Басков припал к столику и тихо, стараясь не скрипеть карандашом, нацарапал на плотном желтоватом листке: