Желания Элен - Сандерс Лоуренс - Страница 10

— Ты очаровательна! — воскликнул он. — Не могу забыть, как ты выглядела, когда…. Ну, ты помнишь. Это замечательно, не правда ли? Я очень рада, что ты пришла.

Они выпили еще по бокалу крюшона. Затем он открыл большую бутылку «Мускатеда». Он налил немного в чистый бокал и осторожно пригубил вино.

— Ах! — выдохнул он, восторженно вытаращив глаза. — Тает на языке! А теперь…

Все было готово. Он проворно подал салат, затем поставил в центр стола блюдо с омарами, которые оказались уже разделанными. Он наполнил бокалы вином, сел напротив нее и развернул душистую накрахмаленную салфетку.

— Начали! — скомандовал он.

Они покончили с салатом, омарами и фруктами и, удовлетворенные, откинулись назад, допивая вино.

— Кофе позже, — пообещал он. — Может быть, в студии — перед тем, как приступить к работе. Сейчас, может быть, коньяк? Ликеры? У меня есть несколько забавных штучек, уверен, они тебе понравятся.

— Ни в коем случае. Вино отличное. Ох, Джоу, я с места не могу сдвинуться. Какой ты замечательный повар.

— Повар? — рассмеялся он. — Да я только и приготовил, что омаров, а это дело не хитрое.

— Но ты столько знаешь о еде и винах. Мне так понравилось, как ты кричал на хозяина в этом итальянском ресторане. Полагаю, тебе пришлось всему этому научиться после того, как умерла твоя жена.

— Умерла? — изумленно переспросил он. — Моя жена не умерла. Она живет в Палм Бич, Флорида. Мы в разводе.

— Джоу Родс, — сердито проговорила она, — ты сказал мне, что она умерла много лет назад. Я отчетливо это помню, и не могла неправильно понять тебя.

— Конечно, конечно… — он рассмеялся и похлопал ее по руке. — Но я имел в виду, что для меня она умерла. Бог мой, я не видел и не разговаривал с этой женщиной больше десяти лет. Она вновь вышла замуж. Думала, что он французский барон, а он оказался футболистом. Это заставило меня поверить, что Бог есть. Ее содержание меня едва не разорило. Может быть, пойдем пить кофе в гостиную?

Он подал «эспрессо» в маленьких чашечках из белого полупрозрачного фарфора, расписанного крохотными колокольчиками.

— О, боже, — восхитилась Элен, — какая красота! Если я разобью что-нибудь подобное, то никогда себе этого не прощу.

— Хорошенькие, правда? Кэрол Ломбард подарила мне их примерно за месяц до того, как она погибла. Я выполнил несколько ее, так сказать, неофициальных портретов, а «Лайф» поместил один из них на обложке. Естественно, она была в восторге.

— Это было до того, как вы развелись или после?

— О, до того. Задолго до того.

— Должно быть, вы долго жили вместе.

— Да. Много лет…

— У тебя есть дети, Джоу?

— У нас был сын, замечательный мальчик. Он выглядел в точности как Лесли Говард. Но его убили на войне.

— Во Вьетнаме?

— Нет, дорогая моя, нет. На второй мировой. Он служил во флоте, командовал торпедным катером. Он пожертвовал собой. Преградил своим катером путь японской торпеде и спас крейсер. Это было во всех газетах. Я храню его медали в своем ящичке в банке.

Наступило торжественное молчание.

— Джоу, — хмурясь сказала она, — ты должно быть очень рано женился, раз твой сын был уже взрослым, когда началась вторая мировая.

— О, да. Я женился рано, очень рано. Ну, теперь я выпью немного коньяку. Как ты насчет этого?

— Пожалуй, я тоже, — кивнула Элен Майли.

Он посадил ее на высокий стул, стоявший у стены, обтянутой черной тканью и выкатил свою большую студийную камеру. Заряжая пленку и настраивая освещение, он объяснял:

— Сначала попробуем несколько традиционных поз, а затем я постараюсь сделать подсветку, чтобы окружить ореолом твои волосы. Постарайся опустить подбородок. Не так чтобы очень, а чуть-чуть. Перед тем как буду снимать, оближи губы. Рот приоткрой — только не широко, просто раскрой губы.

Он нырнул под черную тряпку и придвинул тяжелую камеру чуть ближе.

— Хорошо. — Голос него раздавался глухо и неотчетливо. — Повернись налево. Нет, не так. Вот так. Нет, это уже слишком. Повернись немножко ко мне. Вот так, очень хорошо. Теперь пусть плечи и тело у тебя так и остаются, а голову поверни так, чтобы лицом смотреть в камеру. Смотри прямо на меня. Отлично.

Он вылез из-под тряпки, его феска съехала на одно ухо. Он подскочил к ней, недовольный тем, как выглядит жабо ее белой шелковой блузки.

— Могу я расстегнуть верхнюю пуговицу?

— Можешь расстегнуть столько, сколько захочется, — заверила его она.

Но он расстегнул только верхнюю, пошире расправил воротник, чтобы обнажить шею, бросился обратно к камере и исчез под тряпкой.

— Великолепно, — сказал он, вновь появившись перед нею. Он откинул ткань, вставил кассету с фотопластинкой и встал рядом с камерой, сжимая в руке резиновую грушу, которая посредством длинной трубки соединялась с объективом.

— Ну вот. Оближи губы. Слегка раскрой их. Еще немного. Хорошо. Подбородок немножко вниз. Выпрямись. Ты сутулишься. Плечи отведи назад. Выгни спину. Грудь вперед. Вот так. Вот так. Правую руку отведи немножко назад. Еще немного. Отлично. Так. Замри. Очень хорошо. Улыбку. Вот так. Отлично — есть.

Дело спорилось. Они работали без перерыва почти сорок пять минут, затем он заметил, что Элен начала сутулиться, капли пота на ее лице блестели в жарком свете прожекторов. Он объявил перерыв и выключил освещение. Они перешли в жилую часть студии выкурить по сигарете и выпить еще по рюмке коньяка.

— Трудная работа, — признала Элен. — Такое ощущение будто я побывала в духовке. Что-нибудь путное вышло?

— Я думаю, да. Ты очень хорошая модель. Очень терпеливая и подвижная. Посмотрим, что получится на пленке. Некоторые хорошо получаются, некоторые нет.

— Ты когда-нибудь фотографировал свою жену, Джоу?

— Очень редко. Она была нефотогенична. А потом я порвал все ее фотографии, которые у меня хранились. Однажды ночью, в припадке пьяной ярости я уничтожил все, что могло напоминать мне о ней. Я был беспощаден. Я разбил даже ее свадебный букет, который хранился под стеклянным колпаком, из которого был выкачен воздух. И я выбросил детские ботиночки нашего сына, которые были отлиты в бронзе и стояли на книжной полке.

— Что она была за женщина?

— Ужасная, — тотчас ответил он. — Просто ужасная. Я мог бы порассказать тебе о ней такого, во что даже трудно поверить.

— Да уж, наверное.

— Она превратила мою жизнь в ад, — мрачно сказал он. — В кромешный ад.

— А что она сделала?

— Ну, дорогая моя, это довольно деликатная тема. Видишь ли, ее сексуальный аппетит просто невозможно было удовлетворить. По крайней мере, я этого не мог, и я сомневаюсь, что какой-либо мужчина на это способен. Она постоянно мне изменяла — именно постоянно. Может быть, у нее что-то не в порядке с психикой, знаешь, какое-нибудь расстройство. Как бы то ни было, она просто не могла себя контролировать. Это очень печальное зрелище: такая привлекательная, образованная женщина бросается на всех подряд — актеров, врачей, чистильщиков обуви, разносчиков льда (в те дни у нас еще был холодильный шкаф, для которого требовался лед), даже на прохожих.

— Она пила?

— В меру. Ее сумасшествие было другого рода. Я никогда не забуду тот день, когда Джон Бэрримор пришел ко мне в студию сфотографироваться для театральной афиши. Моя жена присутствовала при этом, бросила на него один взгляд и потерялась. Он был человеком недюжинного обаяния, хотя и частенько бывал навеселе.

— Я влюбилась в него, когда посмотрела «Янки в Оксфорде»…

— Там снимался Лайонел, — перебил он ее. — Так вот, моя жена последовала за Джоном Бэрримором в его номер в отеле и вернулась только через три дня — и при этом совершенно заболев театром. Вся наша жизнь оказалась цепью подобных неприглядных инцидентов. Однажды мы устраивали у себя вечеринку, и я обнаружил ее в чулане flagrante delicto, то есть стоя,

— с разносчиком из магазина готовых блюд. Это было ужасно.

— Какой позор. Почему ты не бросил ее, Джоу?