Ревность (ЛП) - Сэйнткроу (Сент-Кроу) Лилит - Страница 36

Кровь. Ее кровь.

Мои клыки перестали болеть и стали чувствительными, дрожащими, и я заблокировала ее следующий удар, пренебрежительно сбросила руку и захватила ее локоть. Я скрутила ее, и она вскрикнула. Я слышала хлопот крыльев, когда бабушкина сова отлетела, чем привлекла к себе внимание. Я пихнула ее, и она тяжело упала, шлепаясь на отличный мат, потом она отскочила, как попрыгунчик.

Походило на то, будто я была в двух местах одновременно. Одна часть меня находилась на земле, приближаясь к Анне, когда она наносила удар по моему левому колену. Если бы она обхватила меня, то смогла бы воспользоваться этим: было бы удивительно легко схватить колени и опустить их на землю. Но я избежала этого и перехватила ее неплохой, твердый удар в лицо, в это время в моей голове всплыли папины тренировки, как 22-миллиметровая пуля в бетонной комнате.

Другая часть меня, спокойная в странно разобщающей манере, — это острый клюв и пернатые крылья; сова вращалась по узкому кругу, мимо проносился воздух, и свирепая, лютая радость прорывалась через ярость, превращая ее не в темно-красный, а в винно-красный. Она ударила, чтобы убить, ее цель — это кошка со странной расцветкой, которая сидела на матах. Они снова вгрызлись друг в друга, превращаясь в шар перьев и разноцветной шерсти.

Мне заехали локтем в лицо. Она была до невозможности быстрой, но я не была воспитана отступать, поэтому двигалась довольно быстро для себя самой. Слишком быстро, как если бы я была ею.

«Двигайся, двигайся, двигайся!» — кричал папин голос в моей голове, и на одно мгновение его голос больше не вызывал боль. Я делала то, чему он меня учил: я двигалась, кулак размылся, и второе обличье прорывалось наружу. Я заблокировала ее удар, почти сбив с ног, и протащила ее через маты со шквалом ударов. Я зацепилась пальцами и вонзила ногти в ее кожу, а когда она попыталась бежать, я дернула ее за волосы. Она ударила меня добрых пару раз, но меня это больше не заботило.

В определенный момент вы не сможете драться, если будете заботиться о том, чтобы причинить боль, а у меня была практика в выживании. Это своего рода, как выставить что-то в ином свете, даже такую мелочь, как девчачью драку. Только это не было простой всклокой. Это было чем-то другим. Я даже не знала, какое слово могло описать это, если только это слово не было серьезным.

Мы оторвались друг от друга, как если бы обе спланировали это, как если бы мы танцевали. И я даже не могла вспомнить, когда мир стал таким ярким, каждый оттенок был подрисован глубоким цветом акрила, текстура поверхности мата была грубой, каждая щепка и пятно на стенах кричало своим собственным голосом. Я почувствовала вкус меди, запах ее и моей крови смешался в воздухе, и клыки во рту физически жаждали получить плоть.

Мое горло жаждало горячей крови, чтобы ласкать грубое пятно, чтобы успокоить бушующее жажду, это чувство угрожало поглотить меня целиком.

Я отпрыгнула назад, она выпрямилась, и кошка прыгнула, когда моя сова пролетела мимо нее в нескольких миллиметрах. Еще один резкий звук рассекающих воздух крыльев, и она отшатнулась, спортзал раскрылся, как цветок под своим чревом.

Она уставилась на меня. Мой глаз распух, но я все еще видела ее. И теплый бальзам трансформации успокаивал боль по всему телу. Я все еще чувствовала ее, дергающуюся, вызывающую приступы, но эта боль больше не имела значения. Анна зарычала, ее верхняя губа дрожала, и я зарычала в ответ. Двойные звуки поразили невозможно глубокий регистр, сотрясая стены и отскакивая от деревянных трибун.

Единственное раз, когда я также сильно чувствовала жажду крови, мне хотелось приложить свое лицо к горлу оборотня и пить. Мастерство перевоплощения не давало никакой пользы. Потому что прямо сейчас я просто хотела ударить ее, и это испугало плохую часть меня. Страх стимулировал ярость, оба подпитывали голод, и я почти бросилась на нее. Но вовремя остановилась.

Она смотрела на меня так, будто у меня выросла другая голова. Передо мной возникла миниатюрная, наманикюренная рука, покрытые лаком ногти немного тряслись, как если бы она хотела дотронуться до носа.

Она должна была получить тот удар, подумала я тем странным бесстрастным образом. Он сломан. Вероятно, болит, как ад.

«Хорошо», — повторил голос в глубине сознания. Я надеялась, что ей больно. Я надеялась, что она задыхалась от боли.

— Сучка! — ее голос дрожал, шипя, колеблясь под грузом чистой ненависти. — О, ты сучка!

— Посмотрите, кто говорит, — было трудно не шепелявить, потому что клыки мешали языку. — Ты начала это!

— И я это закончу! — она дернулась, словно хотела пройти еще один раунд. Я напряглась, и совиное «ууу ууу» разнеслось по залу. — Ты такая же как она! Как она! Элизабет!

Это не должно было заставить меня чувствовать себя лучше, но это так. Мне достались мамины волосы и папины глаза, а бабушка сказала, что у меня ее орлиный нос. Может быть, она просто была красивой. Но слышать, как кто-то говорит, что ты похожа на маму, даже когда его лицо скривилось, как будто даже сама мысль от этого воняла, было классно. Эта мысль не должна была согреть меня, но согрела. Чувство прорезалось сквозь гнев, пульсируя под моей кожей, прожигая ее бензином. Ярость наполнила мою голову, ожидая искр.

Я сглотнула ее так сильно, как только могла. Но это только больше разожгло пламя в горле.

— Хорошо, — сказала я тихо, — я рада.

Волосы Анны свисали; кровь испачкала ее лицо. Теперь она не выглядела такой блестящей.

— А не должна. Она была слабой.

— Он была храбрее тебя, — я не знаю, что заставило меня сказать это. Как будто в моем рту оказался чужой голос. Звук хлопающих крыльев эхом отразился в моих ушах, и сова снова звала. Кошка плевала и шипела, но я проигнорировала это. Все, с чем я имела дело, было передо мной. — Когда в последний раз ты выходила куда-то без группы телохранителей, а? Ты приводила их, когда подходила к моей двери? Держу пари, прямо сейчас они ждут тебя снаружи, после того, как ты закончишь свою борьбу со мной. Поэтому уноси свою задницу обратно, стерва.

Она стала бледной, два пятна уродливого цвета появилось на ее безупречных щеках. Люди ненавидят, когда вы указываете им на их глупости. Это огромная сущность человеческой природы: не многим людям нравится, когда их называют идиотами. Они предпочитают заниматься своими делишками так, чтобы их никто не видел, и называть их необычными словами. Потому что им нравится быть злыми — они только ненавидят быть злыми там, где люди смогут увидеть их. Люди, которые имеют значение, то есть не «жертвы».

Многие из них не будут иметь дело с кем-то, кто может всадить нож в спину. Им просто нравится отбирать из стада слабых. Везде действуют правила, как в сериале «Дикая природа».

Анна выпрямилась. Воздух щелкал и потрескивал от электричества. Вой кошки исчез, как будто его унесло из города на поезде. Она жеманно отступила назад, я поняла, что тряслась. Желание побежать за ней, ударить кулаком, держало меня в своих зубах, как терьер — игрушку.

— Ты пожалеешь об этом, — теперь она была спокойной. Или, по крайней мере, она казалась пренебрежительной, спокойной, как огурец. Маска из крови на ее лице казалась иной, наряду с мертвенной бледностью и пятнами лихорадочного уродливого красного цвета — нездоровая смесь. Как-то ее аромат прорвался, и полоса крови проходила вверх по ее бицепсу наряду с цветущими красными пятнами, которые, конечно, превратятся в синяки; я не помнила, как это произошло. Я изо всех сил пыталась оставаться неподвижной, чтобы прочно удержаться на ногах на одном месте.

Потому что хорошая часть меня хотела перепрыгнуть через всю комнату и закончить бой.

— Ты начала это, — напомнила я ей. — Ты дважды выгоняла всех из комнаты, потому что думала, что я буду легкой добычей. Ты приходила и ошивалась возле моей двери, когда думала, что я спала. Трусиха!

Она почти что вздрогнула, как будто я что-то кинула в нее.

— Тебе следовало бы остаться со своим глупым человеческим папочкой, — уродливые красные пятна превратились в краску, которая заполнила все ее лицо, распространяясь вниз по шее. — Ты никогда не будешь достаточно хорошей. Они не будут любить тебя. Не так, как...