История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 72

– Помоги мне стащить его в подвал, Скотт.

Не принято задавать вопросы отцу, когда тот говорит, что нужно что-либо сделать, но Скотт испуган. Опять же, он чуть ли не голый. Спускается на кухню и начинает натягивать штаны.

– Зачем, папа? Что ты собираешься с ним делать?

И, вот чудо, отец его не бьет. Даже не кричит на него.

– Будь я проклят, если знаю. Для начала давай оттащим его вниз, а я об этом подумаю. И быстро. В отключке он будет недолго.

– Это действительно дурная кровь? Как у Ландро? Как у твоего дяди Тео?

– А как ты думаешь, Скут? Поддерживай его голову, если не хочешь, чтобы он пересчитал ею все ступеньки. В отключке он долго не пробудет, говорю тебе, а если он начнет снова, тебе может уже не повезти. Мне тоже. Дурная кровь сильная.

Скотт делает то, что велит отец. Это 1960-е годы, это Америка, люди скоро ступят на Луну, но здесь им приходится иметь дело с подростком, который вдруг превратился в зверя. Отец подростка принимает это как факт. После первых вопросов, вызванных шоком, принимает и младший брат подростка. Когда они уже на нижних ступенях, Пол начинает подавать признаки жизни. Он шевелится, из горла доносятся какие-то звуки. Спарки Лэндон берется обеими руками за шею старшего сына и начинает душить его. Скотт кричит в ужасе и пытается схватить и оттащить отца.

– Папа, нет!

Спарки Лэндон отрывает одну руку от шеи Пола и небрежно отшвыривает младшего сына. Скотт отлетает, ударяется о стоящий посреди подвала стол. На столе древний ручной печатный станок, который Пол каким-то образом привел в рабочее состояние. Даже отпечатал несколько рассказов Скотта, первые публикации младшего брата. Край стола больно врезается в спину Скотта, и он морщится от боли, наблюдая, как его отец продолжает душить Пола.

– Папа, не убивай его! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ УБИВАЙ ЕГО!

– Я не убиваю, – отвечает старший Лэндон, не оборачиваясь. – Следовало бы, но я не убиваю. Во всяком случае, пока. Дурость, конечно, но он – мой сын, мой гребаный первенец, и я его убью, если только не останется другого выхода. Но, боюсь, так и будет. Святая мать Мария! Пока же не убиваю. Ужасно, если придется. Я только стараюсь, чтобы он не пришел в себя. Ты никогда не видел ничего подобного, а я видел. Мне повезло, что я оказался у него за спиной. Здесь я мог бы гоняться за ним два часа и так и не поймать. Он бы бегал по стенам и даже по святомамкиному потолку. А потом, когда бы я обессилел…

Старший Лэндон убирает руки с шеи Пола и всматривается в бледное лицо. Струйка крови из уха Пола уже не течет.

– Вот! Как тебе это нравится, мать твою? Он опять в отключке. Но ненадолго. Принеси бухту веревки из-под лестницы. Воспользуемся ею, пока ты не принесешь цепи из сарая. Что будет потом, не знаю. Будет зависеть…

– Зависеть от чего, папа?

Отец испуган. Был ли отец когда-нибудь таким испуганным? Нет. А еще больше Скотта пугает взгляд, каким отец смотрит на него. Потому что мальчик чувствует, что от него потребуют.

– Полагаю, это будет зависеть от тебя, Скут. Благодаря тебе ему много раз становилось лучше… и чего ты смотришь на меня большими глазами? Думаешь, я не знал? Господи, умный мальчик не может так тупить! – Он поворачивает голову и плюет на грязный пол. – Твоими стараниями многое у него улучшалось. Может, ты поможешь ему и теперь. Я никогда не слышал, чтобы кому-то становилось лучше после таких приливов дурной крови… настоящей дурной крови… но я никогда не слышал и о таких, как ты, поэтому, возможно, ты сможешь помочь. Старайся, пока не треснут щеки, как говорил мой отец. Но пока принеси мне бухту веревки из-под лестницы. И побыстрее, маленький поганец, потому что он…

– Он уже шевелится, – сказала Лизи, лежа на белом ковре в кабинете своего умершего мужа. – Он…

– Уже шевелится, – говорит Лизи, сидя на холодном полу в спальне для гостей, держа руку мужа, теплую, но такую расслабленную и восковую, в своей руке. – Скотт говорил:

Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащим звуком;

они – звуки мертвых голосов или мертвых пластинок,

скользящих вниз по изломанной шахте памяти.

Когда я поворачиваюсь к тебе, чтобы спросить, помнишь ли ты,

Когда я поворачиваюсь к тебе в постели…

Она слышит все это, лежа с ним в постели; с ним в постели, в отеле «Оленьи рога», после дня, когда случилось нечто такое, для чего у нее не находится абсолютно никаких объяснений. Он говорит, а облака становятся все тоньше, луна готовится явить миру свой лик, а мебель уже находится на грани видимости. Лизи обнимает его в темноте и слушает, не желая верить (это, разумеется, бесполезно), как молодой мужчина, который вскоре станет ее мужем, говорит:

– Отец велел мне принести бухту веревки из-под лестницы. «И побыстрее, маленький поганец, – говорит он, – потому что он не будет долго лежать в отключке. А придя в себя…»

– Придя в себя, он станет уродливым жуком.

Уродливый жук. Как «Скутер, старина Скут», как «дурная кровь», «уродливый жук» был их семейной идиомой и пребывал в его снах (и в его речи) до самого конца его продуктивной, но очень уж короткой жизни.

Скотт приносит отцу бухту веревки из-под лестницы. Отец быстро связывает Пола, его тень поднимается и поворачивается на каменных стенах подвала в свете трех свешивающихся с потолка ламп мощностью по семьдесят пять ватт каждая, которые включаются и выключаются выключателем, закрепленным на стене на верхней площадке лестницы. Руки Пола он связывает у него за спиной так туго, что едва не выворачивает их из плечевых суставов. И Скотт решается подать голос, хотя и боится отца:

– Папа, это слишком туго!

Отец отвечает взглядом. Коротким, но Скотт видит в нем страх. Его это пугает. Более того, вызывает благоговейный трепет. До этого дня он думал, что отец не боится ничего, за исключением школьного совета и их чертовых заказных писем.

– Ты не знаешь, поэтому заткнись! Я не могу допустить, чтобы он освободил руки. Возможно, ему не удастся убить нас, прежде чем все закончится, но если такое произойдет, мне точно придется его убить. Я знаю, что делаю!

Ты не знаешь, думает Скотт, наблюдая, как отец связывает ноги Пола сначала в коленях, потом в лодыжках. Пол опять начал шевелиться, и из его горла доносятся какие-то звуки. Ты можешь только догадываться. Но он понимает, что отец действительно любит Пола. Возможно, это ужасная любовь, но она искренняя и сильная. Если бы не эта любовь, отец не стал бы догадываться. Продолжал бы молотить Пола поленом, пока тот бы не умер. На мгновение часть разума Скотта (хладнокровная часть) задается вопросом, а пошел бы отец на такой же риск ради него, ради Скутера, старины Скута, который даже не мог спрыгнуть со скамьи высотой в три фута, пока кровь брата не потекла рекой, а потом загоняет эти мысли в темноту. Дурная кровь взыграла не у него.

Во всяком случае, пока.

Заканчивает отец тем, что усаживает Пола спиной к одному из крашеных металлических столбов, которые поддерживают потолок, и привязывает, обматывая веревкой грудь и живот.

– Вот так, – говорит он, отступая на шаг, тяжело дыша, словно только что объездил жеребца на арене родео. – Это удержит его на какое-то время. Ты должен пойти в сарай, Скотт. Возьми легкую цепь, она у самой двери, и большую тяжелую тракторную цепь, которая лежит слева, вместе с запасными частями для пикапа. Ты знаешь, где это?

Привязанный Пол висел на веревке, наклонившись вперед. А тут резко вскидывает голову, ударяясь затылком о столб. Удар такой силы, что Скотт кривится, словно больно ему. Пол смотрит на него глазами, которые еще часом раньше были синими. Он ухмыляется, и уголки губ растягиваются так широко и поднимаются так высоко, что могут… почти достают до мочек ушей.