Призраки кургана - Чекалов Денис Александрович - Страница 41

Громкий смех князя был ему ответом. Он прокатился под сводами шатра, потом смолк, словно отрезанный кинжалом. Всеслав шагнул к Руфусу, схватив его за руку, и произнес голосом, едва слышным от ярости.

— Ты говоришь, печенеги разобьют нас? Меня, Черепокрушителя, кому платят дань и Царьград, и Корсунь, и Новгород? Я хозяин этой земли, и каждый, кто берет в руки меч, будет или сражаться под моим знаменем, или умрет. Другого не дано, Руфус. Разве ты не видел гадания?

Его голос взвился, словно взмах хлыста.

— Не заметил золотого света? И корона не блестела?

Воевода нахмурился, готовый ответить, — он не привык спускать вольностей никому, даже своему полководцу.

Дрожащая рябь прошла перед моими глазами — словно я смотрел на отражение в озере, и внезапно рыба плеснула где-то на его середине, заставив картины смяться и потерять четкость.

Я вновь ощутил накатившее ощущение слабости, тяжелый доспех потянул меня к земле, в глазах легла темнота, прорезаемая вспышками боли, — словно ночь, усеянная звездами, обволокла меня своими объятиями.

Мне показалось, что воспоминания кончились, — болт встал на место, и теперь я снова окажусь в залитой мягким светом комнате библиотеки. Однако мелкая рябь прошла, как успокаивается вода, и только глухая боль, пульсирующая в затылке, напоминала о мгновении морока.

Руфус шагнул к Всеславу, готовый что-то сказать, но маг Калимдор отстранил его, словно раздвигал занавеску, быстрым движением холеной руки.

— Молчание, — приказал он, хотя никто в шатре не произносил ни слова. — Что-то не так.

Слова его произвели прямо обратный эффект. Князь взвыл, словно медведь, которого ткнули горящим факелом. Подскочив к чародею, Черепокрушитель схватил его за отвороты мантии и встряхнул — явно выплескивая гнев, который пару мгновений назад не решился обрушить на голову дерзкому воеводе.

— В чем дело? — прогремел он. — Гадание сорвалось? Ты ошибся? Я не получу власти?

И все вы хотите власти, а что делать-то с нею будете, промелькнуло в голове Калимдора, вспыхнув в глубине его глаз. Можно подумать, ты ее в сундук положишь да замок навесишь, да еще сверху сядешь, чтобы не убежала.

Знаю я тебя, и таких, как ты, много раз видел, и всегда все одним и тем же заканчивается. Вы спешите к власти, словно рыба на нерест, а обретя ее, всплываете кверху брюхом. Или кинжал убийцы, или стрела в бою, или яд любовницы, — все едино уложат тебя на погребальный костер, а там и империя твоя рухнет, словно ее и не было никогда.

Эти мысли вспыхнули и исчезли, оттесненные другими, более важными.

— Нет, мой господин, — отвечал Калимдор почтительно, но вместе с тем твердо. — Гадание свершилось, и ничто не сможет изменить твоей судьбы, — лишь ты сам, если, послушав дурных советчиков, откажешься от нее.

Чародею было досадно, что приходится терять время на эти слова, — однако он должен был успокоить князя, а вместе с тем и нанести еще один удар Руфусу, который мог стать помехой для его планов.

Он увидел, как лицо Всеслава разгладилось, и ощутил, как разжались его пальцы, отпуская мантию — Калимдор не глядел на них, полагая, что, опустив голову, унизится перед князем, а потому смотрел своему повелителю прямо в глаза.

— В шатре есть тот, кому быть здесь не полагается, — пробормотал он, отходя от князя и делая несколько быстрых шагов вдоль шатра. — Ты уверен в людях, которых привел, Руфус? Может, среди них лазутчики печенегов?

Он стремительно повернулся к воеводе, словно рассчитывал застать на его лице выражение растерянности, испуг человека, чье коварство было раскрыто.

Огнемеч встретился с ним взглядом, однако в глазах воеводы не было ни удивления, ни гнева. Он смотрел сквозь волшебника, словно не замечая, зрачки воина замутились, как у безумца, и тело его начало таять, исчезая в полумраке комнаты.

Калимдор оборотился к Всеславу, настороженно глядя на него. Можно было ожидать, что оба будут потрясены внезапным уходом Руфуса. Однако и князь, и маг полностью забыли о воеводе. Словно того и не было вовсе; Калимдор продолжил, обращаясь к полководцу:

— Я чувствую прикосновение магии, мой господин.

Чародей стремительно шагнул ко мне, и его острые глаза впились в мое лицо. Я ощутил острый, горьковатый запах драконьей крови.

— Ты уверен в людях, которых привел с собой, князь? — произнес он шипящим голосом, словно змея, — будто и не задавал только что этого вопроса Руфусу.

— Каждый из них без колебаний умрет за меня, — ответил Всеслав.

— Хорошо… Именно это они и сделают немедленно, мой господин. Я уверен, что один из них — шпион печенегов, и лучший способ найти его — это убить всех солдат, кто сейчас в шатре.

Воспоминания Руфуса закончились — схлынули, как быстрый весенний дождь, который бьется по крыше, в отчаянии умоляя впустить его, а потом внезапно стихает, обнажая умытое лицо неба.

То, что происходило вокруг нас, было иным, не памятью о давно пережитом прошлом, но какой-то новой, не зависимой от нас реальностью, которая возникла между явью и пробудившимися воспоминаниями книжника.

Поэтому самого воеводы и не было здесь — ему не нашлось места в мире, который существовал только для нас со Снежаной. Кто и зачем создал его? Почему мы оказались в нем заперты? Нам предстояло найти ответы прежде, чем они найдут нас.

Свинцовая тяжесть отступила, растаяв в далеком, покрытом звездами небе. Но стоило мне пошевелиться, как она возвращалась, растекаясь по телу болезненным коконом. Я понял, что все еще не могу двигаться, и мне оставалось только смотреть, что произойдет дальше.

Слова Калимдора грянули в сознании князя, как ослепительная молния пронзает ночную мглу. Секунду назад он видел себя властелином мира; теперь безжалостный меч сомнения висел над его мечтами, готовый в любой момент рухнуть и уничтожить их.

Всего один человек стоял между Всеславом и исполнением того, что обещал предсказатель. Неведомый шпион печенегов, пробравшийся в шатер под видом верного ратника. Пару минут князь простоял молча, не в силах собраться с мыслями, — и тот, кто недостаточно хорошо знал его, мог подумать, что он раздумывает над словами мага.

Однако решение уже было принято. Человек, который привык отправлять людей на смерть, быстро учится видеть в них всего лишь пушечное мясо, жалкие пешки, созданные с одной только целью, — лечь костьми на пути к победе.

Тот, кто берется за меч, нередко делает это из благородства. Он хочет защитить родной край, свой народ, свои убеждения. Но клинок — коварный союзник. День за днем он выпивает благие помыслы, оставляя лишь жгучее желание убивать.

Человек, посвятивший себя войне, перестает быть человеком.

Мысль о том, что его солдаты, верой и правдой служившие ему много лет, заслуживают хотя бы расследования и суда, — о, такие сомнения даже не появились в голове князя. Да и какая разница, где им погибнуть — здесь, под топором палача, или в далекой степи, от стрелы орка или печенега?

Служить своему полководцу — значит, умирать за него, а тот, кто хочет жить, становится предателем, — так полагал Всеслав.

В сердце вцепилось голодным зверем сомнение — сбудется ли предсказание мага? Не совершил ли он роковой ошибки прямо сейчас, позволив простым воинам стать свидетелями гадания?

Пока эти мысли терзали князя, ратники переглядывались. Лица одних стали каменными — словно они превратились в глиняных воинов, которыми, согласно легенде, первый император Китая повелел заполнить свою гробницу.

В глазах других мелькали страх, сомнение, неуверенность — они были готовы бежать, сражаться, умолять о пощаде, — что угодно, лишь бы спасти свою жизнь. Они думали о будущем, которое никогда не настанет, о детях, что вырастут без отцов, о сияющем солнце, которое взойдет без них.

Один из них, самый юный, рванулся прочь, ныряя под тяжелую занавесь шатра. Он не понимал, что не сможет спастись из лагеря, где каждый вокруг, еще вчера бывший его другом, — теперь станет врагом по приказу князя.