Призраки кургана - Чекалов Денис Александрович - Страница 26

Кровь чудовища — вот что убивает меня, пронеслось в скованной спазмами голове. Тот, кто призвал к жизни это отвратительное существо, позаботился, чтобы любая победа дорого обошлась его врагам.

Я начал судорожными движениями срывать с себя плащ, но руки лишь скользили по вязкой жиже, не в силах достать заколку на правом плече. Мои ладони все глубже погружались в горячую жидкость, и от ее прикосновений мне становилось все хуже.

Вдруг вспомнилась древняя германская легенда о герое Зигфриде, которого мать окунула в кровь дракона, чтобы сделать неуязвимым. Алая влага, в которой я искупался, оказывала прямо противоположное действие.

Теряя сознание, я видел, как крепкий неразрушимый панцирь стекает по щупальцам вниз, к их корням, покрывая изнутри рот чудовища.

Снежана тоже увидела это. Гриург, отбросив в сторону бесполезный скимитар, оттаскивал меня в сторону, — при этом его правая нога, обутая в высокий сапог, наступила на край пропитанной кровью мантии, сдирая ее с меня.

Амазонка скользнула вперед, и багряный меч вонзился во внутренний край алого отверстия, зиявшего в теле монстра. Радуга крови взметнулась над головой девушки.

Клинок вошел в тело существа на четыре пальца, и остановился. Но этого оказалось достаточно.

Чудовище издало резкий, протяжный звук, какого не услышишь ни от зверя, ни от вивверны. Казалось, сам океан плакал над своим умирающим сыном. Ножка гриба дернулась, словно пыталась унести своего хозяина прочь от бойни, но было слишком поздно.

Существо содрогнулось, кровь все быстрее вытекала из него. Вопль его затих, тело перестало биться в конвульсиях, и осело, словно оплавленная свеча.

Горкан дрожал.

Его тело тряслось от холода, зубы стучали так, что ему казалось — этот грохот слышно даже в Кеграмском форте. Он наложил на себя столь мощное заклинание, что теперь оно вытягивало все силы, все тепло из ходящих ходуном мышц, заставляя останавливаться мысли в голове.

Однако шаман не собирался развеивать чары, он даже наложил бы на себя новые, если бы на это осталась хоть капля магической энергии.

То, что произошло, не просто напугало Горкана. Он ощутил, как шагнул к краю зияющей пропасти, и только чудо заставило его остановиться, не грянув вниз.

Теперь, отматывая случившееся назад, он понимал, что поступил слишком беспечно, войдя в меченую волшебством деревню. А уж пробудить здесь Семена ненависти — черных человеко-пауков, что сеяли раздор между людьми, — и вовсе было безумием.

Возможно, надо было сразу бежать, нестись прочь, не оглядываясь, пока чародей льда сражался с многолапым чудовищем. Однако Горкан боялся, что тем самым выдаст себя.

Нет ничего страшнее, чем крысогоблином дрожать под корягой, и не знать, какое из двух решений принесет смерть — оставаться в укрытии, или мчаться прочь.

Он почти завидовал магу и амазонке. Те даже не подозревали о том, с какой опасностью только что разошлись. Им казалось, будто драчливым бродником просто овладел дьявол. Если бы!

Это напомнило ему старую мудрость — легко пройти по доске, когда лежит на земле, и сложно, коли та же доска переброшена через глубокое ущелье.

Чародей льда не видел, какая бездна была только что под ним.

Наверное, после этого я потерял сознание. Не лучшее занятие для благородного героя, но уж что случилось, то случилось. Я пришел в себя только в реке, ощущая всей кожей прохладное прикосновение чистых волн.

— А вот и очнулся, — сообщил Гриург, словно это было для меня новостью. — Я же говорил, надо только промыть.

Он с важным видом покивал головой, и я понял, что пропустил ожесточенный спор между ним и Снежаной по поводу того, как надо меня лечить.

— Хотели в баню тебя наладить, — продолжал орк.

Комендант стоял напротив меня, погрузив в прозрачные волны реки босые ноги, с подвернутыми штанинами. Зачерпывая ладонями воду, он поливал меня, сидящего в ней почти по шею.

Я ощутил неловкость оттого, что сижу перед ним даже без подштанников, — второй поступок, который не к лицу отважному магу — красоваться без штанов.

Однако Гриург, очевидно, не видел в ситуации ничего непристойного, и я сообразил, что ему не впервой купаться в реке с другими мужчинами, — как орками, так и людьми.

— Извящение, скажу я тебе, настоящее извящение.

Новый ушат воды вылился мне на голову — его огромные руки заменяли хорошее ведро.

— Сам посуди — соберутся голые мужики, и айда друг друга вениками мутузить, — продолжал орк, и только сейчас я сообразил, что в их честном, прямом языке нет слова «извращение» — они заимствовали его у нас, так и не научившись говорить правильно. — Тут тебе и садомазохизм, и содомитство — все сразу.

Он критически осмотрел меня, и знаком разрешил подниматься.

— Нет, говорю, реченька под боком, там и окунемся. Слава Перуну, никто следом не увязался. Ишь чего придумали, баню.

На берегу, на серебряном песке рядом с высокими ботфортами орка, лежала свернутая одежда, придавленная для верности камнем.

— Это чтобы морлоки не потаскали, — пояснил Гриург. — Поганые твари, тащут все, что плохо лежит. Однажды взяли мы прачкой девку одну, из печенегов, а про них рассказать и позабыли. Так весь форт потом без запасной одежды остался. В одной и той же щеголяли с неделю, пока не привезли новой.

Я с некоторым недоумением оглядывал наряд, который протягивал мне Гриург. Толстая, тяжелая материя явно предназначалась оркам, а когда я развернул рубаху, то сразу понял, что утону в ней.

— Великовато, конечно, — не стал спорить комендант. — Но все ж лучше, чем сверкать голой задницей. А там веревочками обвязать, у локтей, колен и щиколоток — в самый раз будет.

Пока я одевался, он пояснил:

— Всегда вожу с собой чистые порты да рубаху. Здесь много народу бывает — порой встретишь печенежского хана, или кто из ваших, русских князей лагерь разобьет. Надо заехать поздороваться — а не идти же в том, в чем неделю по степи скачешь.

Заминка возникла с обувью — запасных сапог у Гриурга не было, да вряд ли бы они и удержались на моих ногах. Решение пришло само собой — штанины оказались такими длинными, а ткань столь прочной, что оказалось достаточно обмотать их вокруг ступней, словно поршни[8].

Гриург критически осмотрел меня, словно матушка, снаряжающая к жениху невесту, заставил обернуться вокруг своей оси, кое-где одернул рубаху, и только после этого счел возможным вернуться в деревню.

По счастью, у коменданта нашелся плащ, который отчасти скрыл недостатки моего наряда. Когда мы вернулись в деревню, бродники стояли возле дома Прокопа, молчаливые и нахмуренные, бросая друг на друга тревожные взгляды.

Они походили на крестьян, к которым приехал князь — выбрать, кто из мужчин поедет с ним на войну, в далекий опасный край. Предстоящее пугало, но рыбакам казалось, что подчиниться — их долг.

В воздухе было разлито напряжение, словно аромат ядовитых лилий на Тритоньем болоте. Я чувствовал, что-то должно произойти, и не был этому рад. Судя по всему, Гриург тоже ощутил тревогу.

Он замолчал, не досказав истории о том, как четверых его бойцов завалило в винном погребе, шаг орка стал тяжелей и медлительней. Даже движения рук, которыми он по-солдатски махал во время ходьбы, стали иными — вязкими, словно он шел по дну реки и боролся с течением.

Снежана стояла рядом с бродниками, — не напротив, что подчеркивало бы возникшее противостояние, но слегка сбоку. Сложив руки на груди, девушка смотрела в сторону реки.

В какой-то момент мне показалось, что все мои усилия оказались напрасны, и конфликт продолжится — бродники обвинят нас в смерти своего товарища, а, может быть, еще и в том, что мы заколдовали его по какой-то, ведомой лишь нам причине.

Гриург бросил на меня быстрый взгляд, держа руку на черене[9] скимитара. Люди пришли в движение, и внезапно, так, что орк машинально выхватил из ножен клинок, подняв его перед собой, — из толпы выскочил Прокоп, упав перед нами на колени.