Синие лыжи с белой полосой - Гавриленко Алексей Евгеньевич - Страница 39

— Как вам не стыдно! — двинулась Яна на охранника. — Да как вы смеете! Как смеете маленьких детей травить своими свирепыми псами! Кто дал вам право! Да таких, как вы, надо самих в клетку…

Костик аж залюбовался ею — впервые он видел так близко объект своих тайных наблюдений и секретных грез. Впрочем, он был абсолютно с ней согласен, но возражать не стал — даже отступил на несколько шагов. Чтоб она не ударилась о его широкую грудь, а то надвигается, как велосипедист без тормозов, да еще сворачивать не думает.

— Вы… знаете, кто вы после этого?! — прищурилась художница.

Вопрос не предвещал ничего хорошего, во всяком случае, девушка не собиралась слушать ответ. Ответ у нее уже был:

— Вы бесчувственный мучитель! Вот вы кто!

Нечего и говорить, что Костик с такой отрицательной характеристикой был не согласен. Да, он не идеал, и у него, как и у всех людей, имеются отдельные недостатки, его можно обвинить во многом, например в том, что он иногда вместо работы читал книжки, что порой крепко спал и не слышал будильника по утрам; да чего греха таить, бывало, и на лекциях мог вздремнуть в институте, тем более после ночного дежурства, но то, что он «бесчувственный мучитель», — явный перебор. Он ни-ко-гда не обижал маленьких и ни разу в жизни не мучил животных. Это может подтвердить кто угодно. Но и оправдываться он тоже не умел. Стыдно лепетать, подобно первокласснику: «Это не я… я хороший…» — ну и тому подобное.

— Сейчас же отпустите ребенка! — Шепот Яны мог бы разбудить кого угодно, но только не первоклашку, который всю ночь не спал. — Слышите, сейчас же!

— Но… я не держу его, — развел руками высокий охранник. — Он спит.

Яна открыла рот, чтобы бурно закипеть, но вдруг осеклась. И в самом деле, зачем будить человека, если он отдыхает? Получалось как-то глупо. От досады она даже ногой топнула.

— Ладно! Пускай пока спит, — разрешила художница. А сама подумала: как же ей выпутаться из этого неловкого положения? Выходит, что этот мучитель как бы такой добренький — не хочет тревожить свою жертву, а она, получается, такая бессердечная — хочет! Да уж. Но Яна не привыкла сдаваться. Ей вдруг захотелось этого охранника треснуть портфелем по голове. Или, на худой конец, передразнить его дурацкие интонации, умник какой нашелся… Будто она сама не видит, что мальчуган спит. Вот был бы в руках портфель… В последний раз такое желание посещало ее классе в пятом.

— Хорошо… Я вернусь через час! Но имейте в виду: если мальчика покусали ваши собаки, я вас выведу на чистую воду! — Щелкнула каблучками и шагнула к железной двери. А что еще оставалась? Взялась за дверную ручку и, обернувшись, пригрозила: — И не вздумайте будить мальчика!

Сказала так, будто это Костик настаивал на побудке, а не она сама.

Яна двигалась по Северной галерее, как солдат в почетном карауле: никого не замечала. Ее раздирали непохожие друг на друга чувства: первое — она волновалась за мальчика, и это главное, правда, она немного успокоилось — жив-здоров все-таки… но были и другие чувства, например, второе — она сильно злилась на этого воображалу — высокого охранника, который думает, что он самый умный! Дрессировщик собачий! Самым непонятным было третье чувство — она упрекала себя за то, что она… как чокнутая: «Будить… Не будить», и вообще Яна очень сожалела, что вовремя в руках портфеля не оказалось. Зафинтилила бы — даже глазом не успел моргнуть… Ничего, думала она, вот вернусь через час, малыш уже к тому времени проснется, поговорю с ним, и если его хоть один разик собаки укусили или одежду ему порвали, тогда… тогда я знаю, где самый большой портфель позаимствовать!

— Яночка! Яночка, куда вы так спешите! Старинных друзей не замечаете!

Яна обернулась. У прилавка с калошами ей махал ручкой черный продавец, а улыбка на его хитром лице означала: мы же, мол, старые друзья, нас ведь многое уже связывает, не так ли?

— Ох… здравствуйте, простите, задумалась. — Яна сбавила скорость и направилась к отделу зонтиков, она была рада отвлечься от своих тревожных мыслей.

— Ну как ваш снежочек? Получается, холодненький? — засюсюкал Любим. Он даже изменил своим привычкам: отстал от бедного покупателя, которому уже полчаса предлагал резиновые штаны в полосочку, и весь свой пыл направил на художницу.

— Да так, — неуверенно замялась девушка. — Пока рисую по памяти. Но надеюсь, сегодня увидеть настоящий. Вчера в прогнозе погоды сказали, что наконец-то к нам движется циклон. Со снегопадом!

Улыбка на лице продавца стремительно съежилась. И Любим побледнел, он внезапно сделался бело-серым. Как снеговик в пасмурный день. Только глаза выкатились и потемнели.

— Что с вами, — испугалась Яна, — вы подавились?

— Да нет, — процедил сквозь зубы Любим, прищурил глаза и о чем-то задумался, потом резко спросил девушку: — А вы не ошибаетесь, случаем? Может, вы ослышались или перепутали чего-нибудь?

— Ну что вы! Об этом сегодня весь город судачит. Это, наверное, главная новость, посмотрите, многие даже на небо заглядываются — ждут, когда дождь закончится…

— Ах вот в чем дело, а я-то думаю, почему в моем отделе ни одного человечка… вот единственного обалдуя подловил, да и тот улизнул.

Бедный покупатель, которого так долго дурачил Любим Сысоич, воспользовался заминкой и унес ноги, и, кстати, правильно сделал, зачем ему, спрашивается, рыбацкие штаны в полосочку? Накануне Нового года человеку такие штаны, как говорится, нужны не больше, чем рыбе зонтик. Будь они хоть в горошек, хоть в крапинку.

И вдруг Любим встрепенулся. Будто спал себе спокойно, и неожиданно будильник зазвенел. Мазнул рукой по своим хлюпающим волосам, рывком глянул на часы и засобирался куда-то. Надел томный плащ, застегнулся на все пуговицы, на прилавок поставил табличку «отдел закрыт» и лишь затем вспомнил про Яну.

— Мне нужно срочно отлучиться из магазина. По одному важному делу. Очень-очень важному! Понимаете?

Художница пожала плечами. Ей-то что. Может, у него живот заболел. Любим пулей выскочил из-за прилавка и припустил к выходу. Пробежав несколько шагов и набрав приличную скорость, он внезапно что-то вспомнил, ударил по тормозам и даже проехался по паркету галереи, как по замерзшей луже на тротуаре. Развернулся и трусцой подбежал к ничего не понимающей Яне.

— А давайте сегодня вечером мы с вами снова погуляем, а?

Яна даже растерялась. Но Любим был настойчив:

— Помните, как мы с вами чудесно под зонтиком фланировали? Когда еще спасли мальчишку с пожарной лестницы. Помните?

Если честно, Яна не горела желанием прогуливаться с этим продавцом, но в эту минуту ей почему-то вспомнился высокий охранник, и злость на этого студента-дрессировщика с новой силой вынырнула из глубин ее памяти, и совершенно неожиданно для самой себя она согласилась:

— Ну что ж, давайте. Я все равно собиралась по первому снегу потоптаться.

— По снегу, говорите… Посмотрим еще, по какому такому снегу, — зловеще проговорил Любим, ухмыльнулся и добавил: — Ну до вечера, снегурочка.

…Мониторы показывали свои ежедневные передачи: черно-белые люди суетились в черно-белом магазине. Ничего интересного, по телевизору такое никто бы смотреть не стал. Лишь веселая мелодия вносила в этот серый мир краски — она волнами накатывала из приемника Костика.

Устроившись с ногами на стареньком диване, Славка пил чай из кружки своего спасителя, поглощал белоснежное пирожное, доставленное Танечкой из буфета. Сейчас ему нравилось все: и внимание к собственной персоне, и отсутствие зубной щетки, и, понятное дело, сладкий завтрак. Не говоря уже о том, что все это происходило вместо уроков.

Костик уже собрался, стоял у двери со своей сумкой, набитой учебниками, — ждал, когда Славка допьет-доест, надо бы эту находку доставить родителям, а то они от беспокойства, наверное, уже с ума спятили.

А вот Танечка времени не теряла — она то и дело поправляла волосы и загадочно улыбалась. Старалась повернуться к Костику правой щекой, у нее был очень милый профиль — вздернутый носик и родинка, как раз с правой стороны. А что же Костик? А ничего — рукой все время дергает — это он на часы нетерпеливо посматривает. Будто на самолет торопится. Другой бы на его месте уже давно заметил, как девушка старательно глазки строит, и пригласил бы ее, например, в кино, а этот все, видать, про свою библиотеку думает.