Везучий Борька - Гиневский Александр Михайлович - Страница 12

И папа полез в портфель, достал дневник.

— С делами и верно — ничего. А это? Вовка, а это что такое? Опять?!

— Где?

— Да что ты прикидываешься сладким петушком на палочке. Вот! «Вместе с другими мальчиками залез на крышу школы без разрешения. Прошу принять меры». Написано красным по белому. Кто писал? Старик Хоттабыч или Виринея Семёновна?

— Это?..

Папа хлопнул рукой по дивану.

— Ты присядь, присядь. На поезд не опаздываешь, на самолёт тоже. Ну? Что это?

— Это… мы на крышу залезли…

— Понятно, на крышу. Залезли бы на телеграфный столб, Виринея Семёновна так бы и написала. Но за каким чёртом вы полезли на крышу?

— Понимаешь, папа, я хотел показать ребятам, как образуются сосульки.

— Образуются… — передразнил папа.

Он замолчал и только крякнул с досады.

— Не могу же я ходить в школу и проверять, заперты ли у вас там чердаки. Да и бесполезно. Я — на чердак, а ты со своими мушкетёрами в подвал залезешь. Перекроете газ, воду. Словом, наломаете дров.

— Да ты что, папа? Что я, дурачок совсем?

— А кто же ты? Кто? Разве умный залезет без разрешения на крышу? Да… всыпать бы тебе надо. По просьбе Виринеи Семёновны…

— Вовсе она об этом не просит.

— Прямо не просит, но понять даёт. Мол, не плохо бы… — папа задумался. — Послушай, Вовка, а как у тебя дела с девочками? — спросил вдруг он.

У меня даже щека зачесалась.

— С какими двоечками, папа? У меня в дневнике даже за прошлую неделю ни одной двоечки.

И я стал очень быстро вспоминать.

Может, и правда наломал ещё каких-нибудь дров, только уже позабыл.

— Эх ты, двоечник… — сказал папа. — И наяву мерещатся. Я про девочек — одноклассниц твоих. Как у тебя с ними?

— А-а. Ничего с ними. Вместе учимся, у доски отвечаем, контрольные даже пишем. Они очень красиво пишут контрольные…

— Похвально же ты о них говоришь. Это на словах. А на деле как? Признавайся: поколачиваешь?

— Так… иногда. Дам по шее или толкну. За дело, конечно.

— Хорошо хоть, не без дела. А всё-таки, Вовка, не стоит.

— Это почему же? За дело — и не стоит!

— Знаешь, Вовка, не стоит…

— За дело — всегда стоит.

Папа посмотрел мне в глаза, молча покачал головой.

— Я ведь, Вовка, тоже когда-то был с тебя ростом. Тоже были у меня дела, тоже — делишки…

— Вот видишь, и у тебя были делишки!

— Обрадовался. Что делать, без них ни один мальчишка не растёт. Так и должно быть. Но сейчас я о другом. Совсем о другом… Однажды на перемене я толкнул девочку. Звали её Оля Румянцева. Из-за пустяка, конечно, толкнул. Упала она неудачно, сломала руку. Рука срослась. Но не совсем так, как должна была. Да-а… А девочка выросла и стала, знаешь, кем?

— Кем?

— Хирургом. Это, брат, так же редко, как женщина — капитан дальнего плаванья. А?..

— Да-а.

— Тут надо характер иметь. И голову тоже. А хирургу ещё нужны и руки. Сильные мужские руки. Без них хирургов не бывает. И эти руки тоже должны быть умными…

— Вот видишь, папа. Ты её толкнул, а она всё равно выросла. Да ещё хирургом.

— Эх ты-ы… выросла. Рука срослась, но всё равно это уже не та рука, понимаешь? Тем более для хирурга. Ты пойми главное…

— Ага…

— Я вот до сих пор не могу простить себе той мальчишеской глупости. Мотай, брат, на ус и будь с девчонками поосторожней. Из них ведь не только хирурги, портнихи, повара и капитаны дальнего плаванья вырастают. Из них, между прочим, матери вырастают. Да, да, представь себе…

Я попробовал представить себе Гальку Кирпичёву матерью. Но что-то у меня не получилось. Из этой зануды Кирпичёвой?! Да какая из неё мать? Но я промолчал. Да и потом, если представить, скажем, Тучкину Валю — совсем другое дело. Вот из неё мать получится. Её заденешь — и никакой сдачи. У Тучкиной одни тихие слёзы, а потом улыбка. Совсем человек не умеет обижаться. Такого и обижать не очень-то хочется. Я так обхожу её за сто километров. Чтобы лишний раз не задеть. А у Кирпичёвой что? Одна голова. И та длинная, как огурец. Правда, хорошо работает. На математике…

Нет, не зря я так думал про Кирпичёву.

Однажды, после нашего с папой разговора про девчонок, я сидел за партой. В большую перемену. Я заранее писал срочную шифровку для Борьки. Дело в том, что Борька с Вадькой раньше сидели за нами с Толькой. Но Виринея Семёновна пересадила их в другой конец класса. Чтобы мы не очень-то… Мы сначала погоревали, но потом поняли, что для нас так даже и лучше. Можно переговариваться по самодельному телефону и пересылать друг другу зашифрованные шифровки.

И вот я сидел, весь сосредоточенный, и корпел над хитрой шифровкой. В это время зануда Кирпичёва каким-то незаметным образом подкралась ко мне и… выхватила секретную шифровку.

От неожиданности я так и приклеился к парте.

А длинноногая Кирпичёва помчалась по классу с криком:

— Товарищи! Вражеская секретная шифровка! Сейчас я её расшифрую!

«Чёрт её знает, эту Кирпичёву, — подумал я. — Ведь она со своей головой вдруг и верно — расшифрует!»

Тут я вскочил и бросился за ней. Догнал. Схватил за шиворот. Но в это время почему-то вспомнил про врачиху-хирурга. И зачем она мне только вспомнилась?

Стою как дурак, держу Кирпичёву за шиворот и не знаю, что с ней делать. Ударить — нельзя. Толкнуть — тоже, потом ещё рука не так срастётся. Что же можно?! Ведь я не первый полез.

— Ну, врачиха-кирпичиха! Ну, врачиха-кирпичиха! — твержу.

— Ах, ты ещё и обзываться?! — взвилась Кирпичёва. Схватила с парты чей-то учебник и по голове меня — тресть!

Тут я всё забыл. Видно, выбила она у меня из головы последние мысли. Ка-ак толкну Кирпичёву, так она и полетела на пол.

Опомнился я, бросился к ней.

— Галя, вставай, Галя, я, честное слово, не хотел…

А она ревёт:

— Ага, испугался? Уйди! Знаю я ваши честные слова, знаю. Не хотел… Ещё как хотел. Вон как коленку разбил. До крови…

— Да я же нечаянно, Галька!

— Называется нечаянно… На, забирай свою шифровку. Тут и расшифровывать нечего. Читай через одну букву и всё поймёшь.

Странные всё же девчонки. Про то, что я её толкнул, разбил коленку, Кирпичёва ничего не сказала Виринее Семёновне. А вот про «врачиху» сказала. Пожаловалась. Мол, Богданов дразнится.

Виринея Семёновна никак не могла понять, что же дразнильского в этом слове, если Кирпичёва у нас ещё не доктор и даже не круглая отличница. Но меня она всё же отчитала.

Я стоял, слушал Виринею Семёновну и кивал головой. Потому что если не кивать, она может потребовать дневник и записать.

Да, этот день у меня был потруднее вчерашнего.

Вечером папа спросил:

— Ну, Вовка, как дела?

— Ничего, — говорю.

— В полном смысле?

— В полном.

— А делишки?

— Делишки тоже.

— А как с девчонками? — вдруг спросил он.

Я растерялся. Потому что никак не думал, что он вспомнит про девчонок именно сегодня. Видно, как-то догадался. По лицу моему, что ли?.. По лицу ведь про многое можно догадаться.

— С девчонками, папа, не очень, — сказал я прямо.

— То есть?

— Толкнул я тут сегодня одну… Гальку Кирпичёву.

— За что?

— За дело.

— Не сильно, надеюсь, толкнул.

— Получилось сильно. На коленке царапина осталась.

— Ну, вот видишь. А ведь твоя Кирпичёва…

— Она не моя!

— Ну, ваша Кирпичёва. Она ведь тёзка Галины Кулаковой. Знаешь такую?

— Конечно. Олимпийская чемпионка по лыжам.

— Верно. Кто знает, может, и Кирпичёва станет лыжницей, а ты ей коленки разбиваешь…

— Не станет она лыжницей, папа! Знаешь, кем она станет?

— Кем?

— Ноной Гаприндашвили.

Папа даже присвистнул.

— С чего ты решил?

— Кирпичёва в шахматы хорошо играет. У неё голова знаешь как варит!

— Не заговаривай зубы.

— А чего заговаривать… Кирпичёва меня но голове учебником треснула. У меня даже из глаз звёздочки посыпались, вот. А я до её шахматной головы даже пальцем не дотронулся. Так только, за шиворот подержал чуть-чуть…