Обладать - Байетт Антония С. - Страница 93

– Что это ты такое читаешь? – поинтересовалась Леонора.

– Предсмертную записку Бланш Перстчетт.

– И зачем же?

– Пытаюсь разгадать, где во время самоубийства Бланш была Кристабель.

– Если ты умеешь читать по-французски, у меня, возможно, есть ответ на эту загадку. Я получила письмо от Арианы Ле Минье из Нанта. Вечерком покажу. – Леонора взяла в руки записку Бланш: – Бедняжка, с какой яростью, с каким достоинством она пишет. И довела себя до ручки! Кстати, не всплыли какие-нибудь её картины? Вот, представляю, был бы фурор – «Господа, перед вами работы художницы-лесбиянки девятнадцатого века, которая, как явствует из её завещания, исповедовала идеи феминизма!»

– Нет, пока ни одной картины не найдено. Они все должны были храниться у Кристабель. А вдруг она, вне себя от горя, сожгла их в камине? Кто знает…

– Или забрала с собой в тот карликовый замок, где теперь живёт злобный старикан с ружьём. Я тогда готова была его зарезать теми ножницами, которыми обрезала сорняки на могиле Кристабель. Наглый боров! Картины, поди, гниют у него где-нибудь на чердаке, среди разного хлама…

Мод хотелось отвести мысли Леоноры от сэра Джорджа, даром что догадка Леоноры, возможно, была верна.

– А как ты представляешь себе её картины, Леонора? Ты думаешь, они действительно хороши?

– Очень надеюсь! У Бланш было подлинное призвание к живописи. Сама она была уверена, что её картины – не дрянь какая-нибудь. Я их представляю так: бледные, но роскошно бледные полотна, полные внутреннего напряжения. Изображены на них пленительные создания, все такие стройные, как речные ивы, с прелестными колышущимися грудями и пышной, огромной массой прерафаэлитских волос. Хотя, если её картины по-настоящему оригинальны, то мы никогда не угадаем, каковы они на самом деле – покуда не увидим их воочию.

– Одно из её полотен, – припомнила Мод, – называлось «Венок, сплетённый духами, и благие руки духов на спиритическом сеансе Геллы Лийс».

– Звучит не слишком заманчиво. Но может, руки были не хуже дюреровских, а венок под стать Фантэн-Латуру? Только, конечно, в своём, оригинальном стиле. Ни в коем случае не вторичные!

– Многого ты от неё хочешь…

– Мы обязаны предполагать, что у неё был истинный талант! Ведь она отдала жизнь за наши идеи.

– Да, пожалуй.

Вечером, дома у Мод, Леонора извлекла письмо д-ра Арианы Ле Минье и сказала:

– Общий смысл я просекаю, но только общий. Мой французский желает. Требуется английское образование. Переводи!

Мод довольно опрометчиво уселась на своё привычное место в изголовье белого дивана, в углу под высокой настенной лампой, – гостья, не преминув этим воспользоваться, подсела сбоку. Рука Леоноры лежала на спинке, за спиной Мод, как бы обнимая без прикосновения, а тёплая ягодица Леоноры, от её движений, прижималась к ягодице Мод. Мод пребывала в крайнем смущении и напряжении, несколько раз чуть было не встала, но дурацкая английская воспитанность сковала её по рукам и ногам. Притом Мод была уверена, что Леонора всё прекрасно понимает и в душе ужасно веселится.

Но письмо… письмо могло содержать сведения, которым цены нет! Мод, преуспевшая в «искусстве ловкого обмана» чуть больше, чем бедняжка Бланш, принялась переводить послание из Нанта нарочито скучным голосом, будто зачитывала самую банальную научную справку.

Уважаемая проф. Стерн!

Я являюсь французской исследовательницей женского литературного творчества в здешнем университете. Мне очень понравилась Ваша работа о структурах номинации у женщин-поэтов, и прежде всего у Кристабель Ла Мотт, которая представляет для меня особый интерес, так как она, будучи наполовину бретонкой, щедро черпает из источника бретонских мифов и легенд, создавая женский поэтический мир. Особенно хочу отметить, какими справедливыми и вдохновляющими представляются мне Ваши замечания, о сексуализации элементов ландшафта в «Фее Мелюзине».

Я слышала, что Вы собираете материалы, касающиеся феминистских аспектов жизни Ла Мотт. Мне в руки попали документы, которые, возможно, представляют для Вас интерес. Сейчас я занимаюсь исследованием творчества писательницы Сабины де Керкоз. При жизни она опубликовала крайне мало, лишь несколько стихотворений в 1860-е гг., включая сонеты в честь Жорж Санд, к чьим идеалам и образу жизни Сабина испытывала горячее восхищение. В моём распоряжении имеются четыре неопубликованных романа: «Ориона», «Орелия», «Мучения Женевьевы» и «Вторая Дауда». Последнее из этих сочинений я надеюсь в скором времени подготовить для печати и издать. Сюжет отчасти связан с той же легендой о затонувшем городе Ис, на которую опиралась в своей прекрасной поэме с одноимённым названием Кристабель Ла Мотт.

Возможно, Вы знаете, что мадемуазель де Керкоз приходилась, по линии бабки с отцовской стороны, родственницей Кристабель Ла Мотт. Однако вряд ли Вы знаете, что осенью 1859 г. Ла Мотт, по-видимому, гостила в семье Сабины в Фуэнане. Источником для данного предположения является письмо от Сабины де Керкоз к её кузине Соланж, которое я обнаружила среди бумаг. Эти бумаги, были некогда переданы на хранение в наш университет одним из потомков Сабины (которая – в смысле Сабина – в замужестве звалась мадам Кергаруэт, проживала в городке Парник и скончалась при родах в 1870 г.); до меня бумагами никто не занимался. Я скопировала для Вас начало письма Сабины, надеюсь, оно Вас заинтересует. И, конечно же, я буду рада поделиться с Вами всеми дальнейшими информациями.

Моё почтение.

– Прошу прощения за корявый перевод, – проговорила Мод всё так же деланно безразлично. – Ну-с, посмотрим, что там пишет Сабина…

Ma chere petite cousine.

Наши долгие и скучные дни неожиданно – во всяком случае, неожиданно для меня – оказались оживлены приездом нашей английской родственницы, моей троюродной сестры, мисс Кристабель Ла Мотт. Мисс Ла Мотт – дочь известного Исидора Ла Мотта, который собирал французские мифы, а также бретонские народные легенды и поверья. Вообрази моё волнение: оказывается, что моя новая кузина Кристабель – поэтесса и опубликовала немало произведений – к сожалению, все они на английском, – и в Англии их весьма ценят. Она пересекла пролив Ла-Манш во время недавнего шторма, и потом ещё целые сутки их корабль принуждён был качаться на волнах за пределами гостеприимных стен гавани Сен-Мало, из-за ветра, яростно дувшего вспять от берега. Затем дороги к нам были почти непроезжими, будучи затоплены водой, и ветер буквально валил всех путешествующих с ног. Неудивительно, что она чувствует себя после всего этого плохо и большую часть времени пока проводит в постели. У неё в комнате есть свой очаг, но она, возможно, не представляет, какая это почесть и какое благо в нашем холодном, промозглом доме.

Кристабель мне понравилась, по первому впечатлению. Она мала и стройна, с очень бледным лицом (возможно, эта бледность – из-за морских злоключений) и крупными белыми зубами. В первый вечер она ужинала с нами и сказала всего несколько слов. Я сидела рядом с ней и шепнула, что мечтаю писать стихи. Она отвечала: «Этот путь не сулит счастья, та fille». Я на это возразила, что только когда я пишу, я чувствую смысл жизни. Тогда она сказала: «Если это действительно так – к счастью для тебя или к несчастью – никакими словами я не сумею тебя разубедить».

В тот вечер ветер завывал и завывал, всё на одной и той же жалобной ноте, без конца, так что тело и душа начинали жаждать хотя бы минутного затишья; это затишье наступило только перед рассветом, когда я проснулась, как мне показалось спросонья, от tohu-bohu – от переполоха, от напора звуков, – а на самом деле от внезапного затишья, которое прозвучало как шум. Моя новая кузина, кажется, вовсе не спала в эту ночь и, спустившись к завтраку, имела вид такой измождённый, что мой отец настоял, чтоб она отдыхала у себя в комнате и пила малиновый отвар.