Обладать - Байетт Антония С. - Страница 82

Роланд почувствовал – что-то разжалось, освободилось в нём самом.

– Вот теперь лучше, – проговорил он.

Мод, пытаясь откинуть с лица волосы, глядела из-за них на Роланда, слегка покрасневшая.

– Да. Лучше.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Мужчина и женщина сидели друг против друга в вагоне железной дороги. Они производили впечатление тихой благовоспитанности, и на коленях держали раскрытые книги, к коим обращались, когда ход поезда это позволял. Мужчина от времени до времени лениво откидывался в угол, скрещивая лодыжки свободным, раскованным движением. Женщина большей частью смотрела потупясь вниз, на страницы книги, и лишь изредка, поднявши острый подбородок, оглядывала меняющийся за окном пейзаж. Наблюдатель не сразу определил бы, путешествуют они вместе или порознь: глаза их встречались редко и, встретившись, не теряли выражения сдержанного, невозмутимого. Впрочем, тот же наблюдатель, проехав с ними долее, возможно, заключил бы, что мужчина к женщине неравнодушен или, во всяком случае, испытывает интерес. Покуда она сосредоточенно глядела в книгу или внимательно провожала убегающие назад поля с пасущимися коровами, глаза его нередко замирали на ней, то ли в некоем раздумье, то ли просто с любопытством, сказать трудно.

Мужчина был хорош собою, с шапкой волнистых волос тёмно-коричневого, почти чёрного цвета, но с медноватыми переливами в волнах и с холёной бородой цвета ещё более коричневого, напоминающего конский каштан. У него был высокий лоб с хорошо развитыми надбровными дугами, говорившими об интеллекте, но физиономист отметил бы ещё шишки сострадания и симпатии. Из-под чёрных, густых – пожалуй, даже кудлатых – бровей смотрели на мир большие тёмные глаза, смотрели спокойно и уверенно, в них читалась смелость, и что-то иное, трудноуловимое, чего не понять с наскока. Нос тонкий и прямой, рот очерчен решительно, слегка сурово. Это было лицо человека, постигшего себя и обладающего своеобразным мировоззрением. Книга у него на коленях называлась «Основы геологии», сэра Чарльза Лайелля, и когда он обращался к ней сосредоточенно, страницы так и летели. Одет он был элегантно, но без претензии. Гипотетический наблюдатель, вероятно, не сумел бы толком определить, какую именно жизнь ведёт объект его наблюдений – деятельную или созерцательную; он имел вид человека, привыкшего к решительным поступкам и вместе приверженного, как принято было тогда писать, «глубоким, долгим размышленьям».

Дама была одета изысканно, по последней моде. Платье из серо-полосатого муслина, на плечи наброшена индийская шаль: на серо-стальном фоне – криволинейные абстрактные фигуры, сиреневые и переливчато-синие, точно павлинье перо; маленькая серая шёлковая шляпка, из-под полей которой выглядывает несколько роз из белого шёлка. Она была светловолоса и бледнокожа, с большими глазами какого-то необычного зелёного цвета, который принимал разные оттенки в зависимости от освещения. Красивой её вряд ли можно было бы назвать: лицо не в первом цвете юности и, пожалуй, не безупречных пропорций – длинноватое, – хотя чисто и благородно вылепленное, рот – изящно изогнутый, не из тех, что зовут «губки бантиком». Зубы, на строгий взгляд, немного крупноваты, зато здоровые и белые. Понять, замужем эта особа или нет, было трудно, точно так же как и разобрать, каковы её материальные обстоятельства. Всё в наряде дышало опрятностью и вкусом, без намёка на дорогую вычурность, но любопытный взгляд не отыскал бы и признаков бедности или прижимистости. Её белые, из мягчайшей лайки перчатки не были поношенными. Её ножки, являвшиеся порой, когда от качания вагона смещался чуть в сторону пышный колокол юбки, были обуты в пару сияющих ботинок изумрудно-зелёной кожи, на шнурках… Если она и ведала об интересе попутчика к её персоне, она не подавала о том виду; или, может быть, сознательно избегала смотреть на него, из подобавшей дорожному положению скромности.

И лишь после того, как далеко миновали Йорк, вопрос их отношений, столь загадочный для наблюдателя, прояснился: мужчина, чуть наклонясь вперёд, осведомился тихо и серьёзно, удобно ли ей в дороге и не устала ль она. К этому времени в вагоне уже не оставалось других пассажиров: большая их часть переменила поезда или следовала только до Йорка и, во всяком случае, никто не ехал далее Малтона и Пикеринга, – так что эти двое были в вагоне одни. Прямо на него взглянувши, она ответила: нет, она нисколько не устала, – и, чуть помешкав, прибавила ровным голосом, что она не в том состоянии духа, которое располагает к усталости. Тут у них на лицах засветилась улыбка; и мужчина, ещё сильнее наклонившись, завладел одною из маленьких рук в лайковой перчатке, – эта маленькая рука сперва лежала в его неподвижно, а затем отозвалась на пожатие. Есть вещи, заговорил он вновь, которые необходимо обсудить до прибытия, вещи, которые они не успели – или из-за волнения не смогли – прояснить в суматохе отъезда, вещи не совсем простые, но всё можно решить, если захотеть, постараться.

Эту речь он складывал в голове от самого вокзала Кингз-Кросс. И не мог представить, как он произнесёт эти слова, или как она их воспримет.

Она сказала, что слушает внимательно. Маленькая рука в его руке напряглась, он бережно сжал её.

– Мы путешествуем вместе, – начал он. – Мы решили… вы решили… поехать со мною. Но я не знаю, как вам будет угодно… захотите ли вы… с этого момента проживать от меня отдельно и независимо – или… или вам будет угодно представляться моей женой. Это большой шаг, связанный со всякого рода неудобствами… неприятностью… неловкостью для вас. У меня заказаны комнаты в Скарборо, где жена вполне могла бы… расположиться. Я мог бы также снять другие комнаты… под каким-нибудь вымышленным именем. Или вам, может быть, вообще не нравится делать такой шаг… вам хотелось бы поселиться где-то ещё под своим собственным достойным именем. Простите мне мою дерзость. Я лишь пытаюсь понять ваши желания. Мы уезжали в волнении… конечно, лучше, если б решение пришло потом само, естественным путём… но ничего не попишешь, надо решать сейчас.

– Я хочу быть с вами, – ответила она. – Я сделала свой шаг. И не хочу идти на попятный. Я готова называться вашей женой, в этот раз, куда б мы ни направились. Это вытекает из моего… из нашего решенья.

Она говорила быстро и отчётливо; но руки её, в тёплой лайке, беспокойно шевельнулись в его ладонях. Он произнёс всё тем же тихим и бесстрастным тоном, каким они беседовали до сих пор:

– Чудесное… дивное великодушие…

– Нет. Я просто покоряюсь неизбежному.

– Но вы не печалитесь, не сомневаетесь? Вам… не страшно?

– Разве в этом дело? Я же говорю, происходит неизбежное. Вы и сами прекрасно знаете. – Отворотив от него лицо, она посмотрела в окно, сквозь гроздья паровозных искр, на медленно плывущие поля. – Конечно, мне страшно. Но это, по-моему, несущественно. Все старые сомнения… все старые заботы… всё утратило значение. Я не хочу сказать, будто мне ни до чего нет дела, но всё почему-то разом отлетело в сторону, точно китайская шёлковая бумага.

– Мой друг… вам не следует сожалеть.

– А вам не следует говорить вздор. Конечно, я буду сожалеть. Потом. И вы непременно будете сожалеть. Но ваши будущие сожаленья, разве сейчас они идут в расчёт?

Несколько времени молчали. Потом он проговорил, осторожно подбирая слова:

– Если вы называетесь моей женой… то я надеюсь, вы не откажетесь принять от меня кольцо. Это семейное кольцо… оно принадлежало моей матери. Кольцо простое, без камня, на нём выгравированы маргаритки.

– Я тоже взяла с собой кольцо. Оно принадлежало моей двоюродной бабке, Софии де Керкоз. Оно с зелёным камнем – обычный нефрит, на нём вырезана буква С.