Острые предметы - Флинн Гиллиан - Страница 32

– Пока Тайлер ходила в детский сад, мне казалось, что я хочу работать, – ответила Тиш, продолжая рыдать. – Думала, мне нужна какая-то цель.

Последнее слово она выплюнула, как будто оно было ядовитым.

– Цель у тебя есть, – сказала Энджи. – Не позволяй обществу учить тебя, как растить детей. Из-за всяких феминисток, – она посмотрела на меня, – ты не должна чувствовать вину за то, чего у них быть не может.

– Она права, Тиш, она абсолютно права, – не выдержала Бекка. – Феминизм подразумевает, что женщины сами выбирают то, что хотят.

Женщины с сомнением смотрели на Бекку, когда вдруг послышались всхлипывания из угла, где сидела Мими, и все обернулись к ней, включая Энджи, которая разливала вино.

– Стив больше не хочет детей, – сквозь слезы пожаловалась она.

– Почему? – картинно возмутилась Кейти.

– Говорит, трех достаточно.

– Кому достаточно, ему или тебе? – резко спросила Кейти.

– Я так ему и сказала. Девочку хочу. Дочку.

Женщины погладили ее по голове. Кейти погладила ее живот.

– А я хочу сына, – всхлипнула она, выразительно глядя на фотографию трехлетнего сына Энджи на каминной полке.

Тиш и Мими продолжили ныть и жаловаться между собой: «Я скучаю по малышам… Всегда мечтала о доме, полном детей, – это все, чего я хочу… Что плохого в том, чтобы просто быть мамой?» Мне было их жаль, – казалось, они страдают искренне, и, конечно, я могла только посочувствовать тому, что жизнь у них сложилась не так, как они хотели. Покивала, пошептала сочувственные слова, а потом, больше не найдя что сказать, убежала на кухню резать сыр, чтобы им не мешать. Этот ритуал был мне знаком со школьных лет, и я знала, что такие разговоры в любой момент могут принять дурной оборот. Вскоре Бекка пришла ко мне на кухню и стала мыть посуду.

– И так почти каждую неделю, – сказала она, выкатив глаза, как будто это все еще ее удивляет, а не раздражает.

– Наверно, им нужна эмоциональная разрядка, – предположила я.

Она надеялась, что я скажу что-нибудь еще. Знакомое чувство. Когда хорошая цитата на подходе, я бываю готова залезть человеку в рот и силой сорвать ее у него с языка.

– Я и знать не знала, насколько плохо живу, пока не стала ходить на посиделки к Энджи, – прошептала Бекка, доставая чистый нож, чтобы отрезать швейцарского сыра. Сыра у нас было столько, что им можно было бы накормить до отвала весь Уинд-Гап.

– А, ну бывает, что из-за конфликтов человек ведет поверхностную жизнь, но сам при этом поверхностным не становится.

– Это верно, – ответила Бекка. – С вами, девочками, в школе так все и было? – спросила она.

– Ох, почти, когда мы не пакостили друг другу.

– Кажется, я рада, что была такой неудачницей, – сказала она и засмеялась. – Интересно, почему сейчас я не могу не быть такой нахальной, как тогда?

Я засмеялась в ответ и налила ей вина. У меня слегка кружилась голова от необыкновенного чувства, что я как будто бы снова очутилась в юности.

Когда мы вошли в гостиную, все еще хихикая, все женщины плакали. И все сразу повернули головы и уставились на нас с таким ужасом, словно мы вдруг сошли с портрета Викторианской эпохи.

– Я рада, что вы так весело проводите время, – язвительно сказала Кейти.

– При том, что сейчас происходит в городе, – прибавила Энджи. Очевидно, они развили эту тему.

– Что творится в этом мире? За что убили девочек? – плакала Мими. – Бедняжки.

– И еще вытащили у них зубы – просто уму непостижимо, – ужаснулась Кейти.

– Жаль, что над ними так издевались при жизни, – рыдала Энджи. – Почему девчонки бывают так жестоки друг к другу?

– Одноклассницы их дразнили? – спросила Бекка.

– Как-то раз после уроков они зажали Натали в туалете и… обрезали ей волосы, – сквозь слезы пояснила Мими. Ее лицо распухло и покрылось пятнами. На блузке темнели разводы от туши.

– Они заставили Энн… снять трусы перед мальчиками, – сказала Энджи.

– Дети всегда их допекали, потому что они были немного не такие, как все, – добавила Кейти, осторожно промокая глаза рукавом.

– Какие дети? – спросила Бекка.

– Узнай у Камиллы, она ведь это дело расследует, – буркнула Кейти, подняв подбородок, – это выражение ее лица было мне знакомо со школьных лет. Оно означало, что она чувствует себя правой, нападая на вас. – Ты ведь знаешь, какая дрянь твоя сестра, правда, Камилла?

– Дети иногда жестоки оттого, что сами несчастны.

– Так ты защищаешь ее? – спросила Кейти, сердито сверкнув на меня глазами.

Я чувствовала, как меня пытаются втянуть в политику Уинд-Гапа, и меня охватила тревога. На ноге запульсировало «свара».

– Ох, Кейти, я ее не настолько знаю, чтобы защищать или обвинять, – сказала я с деланой осторожностью.

– Ты хоть раз всплакнула по девочкам? – спросила Энджи.

Теперь подруги сбились в кучу и сверлили меня глазами.

– У Камиллы нет детей, – напомнила Кейти благоговейным тоном. – Не думаю, что она может испытывать ту же боль, что и мы.

– Мне девочек очень жаль, – сказала я, но это прозвучало так же искусственно, как тост «Миру – мир!» из уст участницы конкурса красоты. Мне действительно было их жаль, но казалось, что вслух это звучит как дешевый фарс.

– Не хочу показаться жестокой, – заговорила Тиш, – но думаю, что, пока у тебя нет детей, твое сердце работает не на полную мощь. Его часть как будто отключена.

– Согласна, – сказала Кейти. – Я женщиной себя по чувствовала только тогда, когда у меня в животе зашевелилась Маккензи. Вы знаете, верующие и ученые ведут сейчас много дебатов, но, по-моему, что касается детей, все сходятся во мнении. В Библии сказано: «Плодитесь и размножайтесь», а что до науки – ну, все сводится к тому, что женщины на то и существуют, чтобы рожать детей.

– Вот в чем наша сила, – чуть слышно пробормотала Бекка.

Домой меня отвезла Бекка – Кейти решила остаться на ночь у Энджи. Наверно, утром за ее доченьками присмотрит няня. Бекка пошутила по поводу одержимости иных мамаш, и я в ответ хрипло посмеялась. «Тебе шутить легко – у тебя двое детей». Мне было очень грустно.

Я надела чистую ночную рубашку и села в кровать, распрямив спину.

– Больше сегодня пить не буду, – прошептала я. Потом погладила себя по щеке, расслабила плечи и сказала: – Моя хорошая.

Мне хотелось что-нибудь вырезать: на бедре уже зудело «сладкая», над коленом – «гадкая». Не хватало слова «бесплодная». Такой я и была, никому не нужным пустоцветом. Мое лоно было пустым, как гнездо погибшей птицы.

Бедные убитые девочки… «Что творится в этом мире?» – плакала Мими. Хотя эти слова настолько банальны, что записывать их смысла не было, именно это я чувствовала сейчас. Что-то было ненормальным, прямо здесь, совершенно ненормальным. Я представила, как Боб Нэш сидит на кровати Энн и пытается вспомнить их последний разговор. Как мать Натали заливается слезами, уткнувшись лицом в старую футболку своей девочки. Представила, как я сама, в тринадцать лет, в отчаянии рыдаю на полу в комнате покойной сестры, держа в руках ее туфельку в цветочек.

А потом Эмму, которой сейчас тоже тринадцать. Девочка-женщина с прекрасным телом, терзаемая желанием быть малышкой, по которой скорбит мама. Маму – как она плачет по Мэриан. И как кусает ребенка. Представила, как Эмма, утверждая власть над слабыми, вместе со своими подружками со смехом обрезает волосы Натали; как кудри девочки падают на пол. Мое тело кричало, сердце колотилось так, что гудело в ушах. Я закрыла глаза, обхватила себя руками и заплакала.

Десять минут я рыдала в подушку, потом начала успокаиваться, и в голове стали появляться земные мысли: интервью с Джоном Кином – выбрать то, что я смогу процитировать в статье; квартплата – заплатить на следующей неделе, когда вернусь в Чикаго; вынести мусор – из корзины у кровати несет кислятиной, там преет яблоко.

– Камилла! – послышался за дверью голос Эммы.