Небо в огне - Тихомолов Борис - Страница 42

Я облегченно вздыхаю. Сердце наполняется радостью. Я счастлив безмерно. Молодец! Молодец штурманяга!

А теперь прятаться - в перелесках, в складках, в оврагах. Через восемь минут - цель.

Перед нами речка с крутыми высокими берегами. Ныряем к речке, скованной льдом. Берега выше нас. Хорошо! Звук наших моторов уходит вверх. Речка вильнула в сторону. Не по курсу! Выскочили: лес! А затем - заснеженная балка, поросшая кустарником. Мчимся по самому дну.

- Здорово идем, - говорит Заяц.- Аж сзади снег столбом!

Снег столбом? Хорошо! Я с наслаждением вдыхаю морозный воздух.

Штурман стоит на коленях. Он недвижим. Он выразительно красив в эти минуты. Он как скульптура. Вся его поза - сплошное напряжение.

Щелчок в наушниках:

- Внимание! Сейчас выходим на дорогу.

Балка сворачивает влево. Чуть-чуть штурвал на себя! На нас наползает склон. Еще штурвал на себя! Мы вылетаем на простор, и… душа моя замирает.

Мы налетели на колонну! Длинную серую колонну войск, шагающих на восток. Чьи это войска? Свои? Чужие? Те и другие при данной обстановке одинаково опасны. Немцы откроют шквальный огонь, увидев красные звезды, наши обстреляют лишь потому, что мы крадемся с запада. Разбираться будут потом, когда уже станет поздно.

Но что это? Все многотысячное войско разом встало! И вверх полетели шапки. Замелькали восхищенные лица, открытые рты, несомненно, кричавшие русское «ура». Колонна, вздымая оружие, благословляла нас на правый бой.

Это было потрясающе! Секунды, стоящие жизни.

Штурман повернулся ко мне взволнованным лицом. Он что-то хотел сказать и не смог. Только слышно было в наушниках, как кто-то ахнул восторженно и вздохнул - очевидно Заяц с Китнюком.

Все пронеслось, промчалось, будто во сне. Под нами большак, широкая изъезженная дорога, сплошь заваленная по бокам разбитой военной техникой: пушками, танками, машинами. Тут и там зияли глубокие воронки, едва засыпанные снегом, валялись трупы лошадей. Все мелькает, мелькает, проносится мимо. Облачность ниже, ниже. Этого еще не хватало! Краем глаза вижу, как штурман, весь подавшись вперед, положил руку на кнопку бомбосбрасывателя.

Рвы, мотки колючей проволоки, надолбы, ежи. Цель близка, но страха нет. В груди - онемение, холод, пустота. Лишь где-то в уголке, согревая душу, теплится видение- поднятые вверх винтовки, раскрытые, кричащие рты: «Уррра-а! Уррр-а-а!»

Из- под клочьев тумана на нас внезапно надвинулись стены бревенчатых хат. Успеваю заметить -крыш нет, а из-за стен, судорожно дергаясь и изрыгая пламя, бешено палят орудия. Огонь, огонь, пламя… На нас со всех сторон летят снопами искры, красные, зеленые, желтые. Под нами мелькает месиво из человеческих тел, пушек, пулеметов, касок, искаженных ужасом лиц.

Внезапный крик резанул по натянутым нервам. Я вздрогнул, дернул руками штурвал. Самолет подскочил и влетел в облака. В ту же секунду штурман упал, как подкошенный. Упал, лежит на боку в скрюченной позе, не шевелится.

«Убит… А бомбы-то не сброшены!»

Левой рукой отжимаю штурвал и, глядя вниз, на мелькающее месиво фашистских войск, правой тянусь к рукоятке аварийного бомбосбрасывателя. Скорей, скорей, под нами еще враг!

Но штурман поворачивает голову, смотрит на меня с явной усмешкой:

- Ты чего там? Погоди, я сам…

Я раскрываю рот от радостного удивления:

- Ко-олька! Жив?

- Жив, конечно, - говорит Евсеев, поднимаясь на колени.

- И не ранен?

- Нет. Откуда взял? На меня внезапно налетает чувство гнева:

- Какого ж черта ты упал?

Евсеев хмыкнул и иронически спокойно:

- А какого ж черта ты дрыгнул самолетом?

Я моментально прихожу в себя, Мне неловко. Да, я действительно дрыгнул самолетом, но по какой причине? Ах, да! Кто-то, кажется, кричал. Спрашиваю грозно:

- Кто орал? Молчание. Потом робкое:

- Это я, товарищ командир. Заяц…

- А что случилось, ты ранен?

- Нет, товарищ командир, - виновато отвечает радист.- Я просто хотел оказать, что сильно стреляют…

Ну что ему скажешь на это?

Самолет тем временем пробился вверх, в розовый свет заходящего солнца. В ясном-ясном небе комариной тучей висели самолеты нашей дивизии. Теперь они уже бомбили. Было видно, как сыпались стальные чушки, а навстречу им из-за облаков вставали черные столбы дыма.

Мирное задание

Декабрь совсем никудышный. Туман. Мы изнываем от безделья. Шахматы, шашки - все надоело. Полк располагается в бывшем подмосковном санатории. Спим по-барски, на широких кроватях с пружинными матрацами. Хорошо! Но скучно, потому что не летаем. Здесь сказывается не только привычка, но и бессознательный страх утратить, притупить чувство воздуха.

Внизу, на первом этаже, стоит бильярдный стол с тяжелыми шарами из слоновой кости. Здесь всегда шумно. Играем в-«американку» - на высадку. Я разошелся - гоняю четвертую партию.

Открывается дверь, входит замкомандира полка подполковник Назаров. В руках кипа газет.

- Ребята, указ!

Все бросаются к вошедшему, хватают из рук газеты.

Сердце мое замирает на несколько мгновений, но я не двигаюсь с места. «Мне еще рано смотреть указы, - говорю я сам себе. - Я в полку еще недавно, всего семь месяцев…»

Ребята шумят:

- Братцы, Мотасова наградили!

- И Васькина!

- Орден Красного Знамени!

- О-оо! И Серегу Балалова! Здорово!

- Молодец, Серега! Поздравляю!

- И Петухова!

- Ой, сколько тут на-аших!

Ловлю себя на том, что ощущаю колючее чувство обиды. Все-таки как-никак летаем мы неплохо. И вылетов достаточно. Могли бы, кажется, подбросить орденок…

Вдруг слышу: называют мою фамилию. Я вздрагиваю, роняю кий. Боюсь повернуться: «Неужели? Интересно, что? Наверное, орден Красного Знамени!»

- Ты что? Тебе плохо? Ты побледнел весь. Я вижу обеспокоенное лицо Назарова. Прихожу в себя. С трудом подавляю желание - обнять его на радостях.

- Нет, совсем не плохо, наоборот!

- Тогда валяй в штаб, тебя командир вызывает. Я моргаю глазами. До меня не доходит смысл сказанного.

- Что-о! Куда-а-а?

- В штаб, говорю, быстро!

В штабе меня ожидало задание, весьма мирное и прозаическое: какой-то экипаж, возвращаясь с боевого задания, попал в пургу, залетел аж к Волге и сел там с пустыми баками на брюхо, где-то- возле Кинешмы. Самолет цел. Техники поставили его на шасси, и сейчас, машину нужно перегнать на ближайший аэродром, а затем - в полк.

- До Кинешмы поедешь поездом, - сказал командир. - Вот тебе билет. Сухой паек уже в машине. Собирайся, я отвезу тебя на вокзал.

Я почесал в затылке. У меня в душе все еще не растаяла горечь только что пережитого разочарования. «Ладно, - подумалось мне, - ехать так ехать, я человек покладистый. Но почему выбор пал именно на меня?»

Командир понял мои мысли без слов: они были написаны на моем лице. Положив оба локтя на стол, он наклонился ко мне, заглянул в глаза и сказал довольно строго:

- Это персональное указание командира дивизии. Во-первых, потому что ты гражданский летчик и приведешь машину домой без штурмана; во-вторых, или, пожалуй, это во-первых, уж очень мала там площадка.

Очень. Понял? Ну вот, мы на тебя и надеемся.- Командир посмотрел на часы и заторопился:- Давай собирайся, быстро! Опоздаем к поезду.

…Было безветренно и морозно - градусов под тридцать, не меньше. Но мне жарко. Я в меховом комбинезоне и унтах шагаю в сопровождении моториста к самолету. Снег почти по пояс, рыхлый. Он выпал за ночь и повис громадными комьями на пригнувшихся лапах елей. Кашлянешь или крикнешь громко - тотчас же обвал. На голову, за воротник. И долго потом висит в воздухе прозрачная, сверкающая на солнце всеми цветами радуги кисея.

На душе моей неуютно. Не нравится мне этот лес, молчаливый, высокий. Ох, трудно, наверное, будет взлетать! Вдобавок и ветра нет. Плохо.

Наконец мы вышли на полянку. Вот и самолет. Стоит как раз посередине. Я остановился, окинул взглядом поле, и у меня от тоски засосало под ложечкой. Площадка была мала, очень мала и неудобна для взлета. Ребристая волнистость снега привлекла мое внимание. Моторист, перехватив мой взгляд, сказал, нажимая на «о», таким голосом, будто это он виноват во всем: