Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин) - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 12

— Да я… — начал было Бубенец.

— Ладно, — прервала его Екатерина Васильевна. — У нас разговор будет свой, семейный. А вам, товарищ, большое от всех спасибо за то, что правильную линию взяли, не по пустой видимости, а по правде разбираться начали. Большое спасибо!

Женя ничего не могла сказать, но ее большие, сияющие от счастья глаза смотрели на Кретова с такой благодарностью, что майору стало неловко, и он торопливо начал прощаться.

4. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Полковник Турин запаздывал со службы. Анна Павловна, жена полковника, очень беспокоилась. Уже давно поспел так любимый Петром Фомичом борщ, а его все нет. Котлеты, которые сегодня удались на славу, остынут, а у подогретых котлет и вкус не тот, и сочность пропадает.

Анна Павловна позвонила по телефону в кабинет мужа, но ответа не дождалась. Тогда она набрала помер дежурного но штабу округа, где уже шестой год работал полковник Турин. Дежурным по штабу оказался незнакомый ей офицер. Узнав, с кем он разговаривает, офицер коротко сообщил, что полковник Турин сейчас находится в почетном карауле, и когда освободится, неизвестно. Почетный караул стоит не в помещении штаба военного округа.

Анна Павловна окончательно расстроилась. Что это за безобразие! Петра Фомича направляют в караул, как будто он сержант или лейтенант. Смутно представляя, чем отличается почетный караул от обычного, Анна Павловна решила, что Петру Фомичу предстоит бессонная ночь и всевозможные хлопоты с этим самым караулом.

Полковница не любила, когда случайные, посторонние события нарушали налаженный ритм семейной жизни. Где-то и когда-то Анна Павловна вычитала, что секрет долголетия, секрет сохранения сил и цветущего вида коренится в правильной, размеренной жизни. А основным признаком такой жизни, как поняла Анна Павловна, было регулярное и своевременное принятие пищи. Нужно признать, что ей не только удалось наладить эту разморенную жизнь, но и исподволь приучить к ней своего довольно беспокойного мужа. Петр Фомич выше всего и важнее всего считал свою работу. Это был прирожденный солдат, храбрый офицер и способный штабист. Он не то чтобы не ценил квартирный уют и спокойствие, а просто считал, что уют должен помогать работе. Анна Павловна же считала, что наоборот, работа должна обеспечивать уют. Петр Фомич не хотел спорить с женой по такому, как ему казалось, пустячному, непринципиальному вопросу.

Звонок у двери прервал размышления Анны Павловны. Несмотря на свой более чем сорокалетний возраст и полноту, она моментально очутилась в прихожей. Но оказалось, что звонил не Петр Фомич. В прихожую вошел сын Гуриных, девятиклассник Костя, Костюнчик, как привыкла называть своего единственного ребенка не чаявшего в нем души Анна Павловна.

— Что это вы, — попеняла сыну расстроенная мамаша, — договорились с отцом опаздывать к обеду?

— Разве папы еще нет? — удивился Костюнчик.

— Нет. Он в караул назначен.

— Папа? В караул?!

— Ну да, в караул! Я сама возмущена до глубины души, — раздраженно говорила Анна Павловна, проходя вслед за сыном в его комнату.

Полковник Гурин занимал большую и удобную квартиру. Хотя семья состояла всего из трех человек и приходящей домработницы, в распоряжении Турина было четыре комнаты. Самая просторная из них была отведена под столовую, которую Анна Павловна почему-то называла гостиной. Впрочем, и спальню она называла не спальней, а будуаром. Имел свою отдельную комнату и Костюнчик.

Любой, заглянувший в комнату юного Турина, сделал бы вывод, что ее хозяин всесторонне развитый и очень интересный человек. Об этом убедительно рассказывали три больших шкафа, битком набитые книгами, и другие предметы, находившиеся в комнате. Так, например, на стене, над широкой ковровой кушеткой, служившей

Костюнчику кроватью, висели две скрещенные рапиры и маска. Чуть ниже поблескивали черной кожей боксерские перчатки. Кроме письменного стола, в комнате стоял еще маленький столик. Он полностью был завален бесчисленным количеством панелек, конденсаторов, сопротивлений, ламп, трансформаторов, проводов и прочих радио- и электродеталей. На широком подоконнике горбился микроскоп и валялось несколько кассет от фотоаппарата. Сам фотоаппарат в желтом кожаном футляре висел на дверце одного из книжных шкафов. На письменном столе грудились учебники и тетради. Вместо письменного прибора поблескивал лаком и никелем изящный приемник «Звезда».

Однако было бы ошибкой думать, что хозяин комнаты, кроме учебы и чтения, увлекается фехтованием, боксом, знает радиодело и любит путешествовать с фотоаппаратом на боку. Также глубоко ошибся бы и тот, кто решил, что Костюнчик, стремясь углубить свои познания невидимого простым глазом мира, проводит долгие часы, склонившись над микроскопом. Все эти предметы, от рапир до микроскопа, были следами случайных и кратковременных увлечений Костюнчика.

Под влиянием безмерно обожавшей его матери Костюнчик чуть ли не с пеленок привык считать себя особо одаренным ребенком. С раннего детства Анна Павловна уверяла Костюнчика, что он не похож на других детей — своих сверстников, что он лучше их, красивей и умней. Она прививала сыну уверенность в ожидавшем его светлом и безоблачном будущем, в высоких наградах и всеобщем преклонении перед его, Костюнчика, исключительной одаренностью. И Костюнчик поверил матери. Ведь так приятно считать себя одаренной личностью. Он и в самом деле от природы был наделен хорошей памятью и способностями, свойственными любому ребенку его возраста. Но над тем, для чего ему даны эти способности, Костюнчик не задумывался и развивать их не пытался. Трудиться он не любил. Ему казалось, что мать права, что успех придет к нему сам по себе, так же, как приходит к человеку физическая зрелость, и ждал этой поры.

Года полтора тому назад, посмотрев кинокартину «Фанфан Тюльпан», Костюнчик захотел изучить фехтование. Случайное увлечение подогрел рассказ сведущих людей о том, что хороший фехтовальщик простой крепкой палкой может отбиться от нападения пяти- шести человек. Костюнчик рьяно взялся за дело. Но уже первые попытки овладеть этим благородным искусством охладили юношу. Оказалось, что умение молниеносно наносить и парировать удары приходит только после долгой и очень тяжелой тренировки. От первого же серьезного занятия у Костюнчика заболел каждый мускул, каждая косточка. С тех пор рапиры спокойно пылились и ржавели на стене над кушеткой.

Увлечение боксом было тоже недолгим. Оказалось, что даже на тренировочных занятиях люди дерутся всерьез. Высокий и крепко сложенный Костюнчик схватился с худощавым и юрким пареньком из трудовых резервов. Паренек едва доставал ему до плеча. Костюнчик был уверен, что легко добьется победы над своим невзрачным противником. Но на первой же полмннуте схватки перчатка юркого паренька плотно припечаталась к лицу Костюнчика. В его мозгу вспыхнули оранжевые искры, из носа закапала кровь, из глаз — слезы. К величайшему смущению своего противника, тренера и всех окружающих, Костюнчик разревелся, как ребенок. С боксом было покончено навсегда.

Такими же кратковременными оказались и остальные увлечения Костюнчика. В брошюрах для юных радиолюбителей все было довольно понятно, а вот на практике… От детекторных приемников он отмахнулся: «Не стоит возиться. Детская забава» — и сразу взялся за многоламповый. Дело, однако, на лад не пошло. Работа оказалась очень кропотливой, требовала усидчивости и терпения. Кроме того, при монтаже приходилось много паять, а электрический паяльник с успехом выполнял только одну совсем ненужную функцию — обжигал руки. Медные проволоки никак не хотели облуживаться, а облуженные — не припаивались куда следует. От горячей канифоли в комнате стоял чад, болела голова, а олово с паяльника попадало куда угодно: на столик, на пол, на брюки, даже на пальцы, только не туда, куда нужно. Кроме того, Костюнчик скоро понял, что в радиотехнике уже и до него сделано очень много. Убедился в том, что он стоит у самой подошвы, а вершина познания радио находится на такой заоблачной высоте, куда у него не хватит терпения взбираться. А значит, он никогда не будет в числе самых первых, самых славных, открывающих новые, неисследованные высоты науки.