Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Стендинг или правила приличия по Берюрье - Дар Фредерик - Страница 23


23
Изменить размер шрифта:

А для него это было вдвойне нелегко, потому что ребенок мог быть и не от него, если учесть, что его кенгуренок не выскакивал из своей сумки с тех пор, как он получил в это место удар заводной рукояткой.

Ладно, я думаю, что я доходчиво объясняю, а? Чем больше вы лелеете мать, тем прекраснее будет ребенок, и тем больше это делает вам честь. Потому что, в конце концов, ребята, нет ничего более деморализующего, чем быть папашей сморщенного заморыша, который, еще не выпив первую рюмку портвейна, уже похож на циррозника!

Он замолкает и смотрит на нас высокомерным взглядом.

— Вопросы? — спрашивает он властным тоном председателя суда присяжных, обращающегося к судьям.

Я щелкаю пальцами, как школьник, спрашивающий разрешения выйти, чтобы написать теплой струйкой на стене туалета имя своей подружки.

— Вы что-то хотите сказать, сынок? — благосклонно спрашивает воспитатель.

— Господин преподаватель, — начинаю я, изменив голос, — вы сейчас говорили о поведении мужчины со своей беременной супругой, но если предположить, что будущая мамаша является матерью-одиночкой, то как в таком случае следует вести себя?

Он внимательно рассматривает меня и качает головой.

— Мне кажется, что я вас где-то видел, — хитрит он. — Вы, случайно, не служили в парижской префектуре полиции?

— Никак нет, господин преподаватель, я прибыл из Пуэнта-Пятр!

— Ну, если вы работали в цирке, то это другое дело, я, наверное, видел вас в цирке братьев Буглионе. Ладно, что касается вашего мерзкого вопроса, следует сказать, что он заслуживает внимания, и, откровенно говоря, — нагло врет он, — я ожидал этого.

Новый глоток. Уровено в бутылке уменьшается. Берю вытирает губы.

Понимаете, мои дорогие, я думаю, что я сейчас только понял, что облагораживает этого толстяка Берю. Так как, несмотря на его колоритный язык и его своеобразные манеры, в этом человеке есть что-то такое, что помимо вашей воли вызывает уважение и внушает симпатию. Так вот! Его обаяние объясняется тем, что он живой, настоящий, реальный живой человек. От самой зари жизни до ее заката мы вращаемся среди учеников живых трупов. Они почти холодные! Во всяком случае, не горячие. Покорные и застывшие, они инстинктивно принимают еще при жизни то положение, которое они примут в гробу. Они смогли бы завербовать столько служащих похоронного бюро, сколько захотели, если бы тем случайно стало не хватать клиентов. Для их отлова не нужны сети. Достаточно поставить гробы в вертикальное положение и открыть двери. Они бы вошли туда не силком, как крысы в крысоловку, — крыс влечет туда кусочек сыра, — а по доброй воле, как пьянчужки, которых никто не принуждает прикладываться к бутылке. Наступило время отправиться баиньки. Нос нацелен на голубую полоску неба, ноги протянуты: все готово к старту в иной мир! Пять, четыре, три, два, один — старт! Да, наконец, старт! Спасибо гробовщику господину Сегало: вот это мебель! Из прекрасного дуба, который долго служит, из почтенной сосны, да к тому же отделанная сверху, снизу и по бокам побрякушками из скобяной лавки Борниоля. Что касается меня, то я скажу вам одну вещь: когда меня запакуют в доски, то не нужно превращать мой ящик в крестоносца. Лучше наклейте сверху фото Джони Холлидея или Албаладехо, портрет Брижит Бардо, вид Неаполя, проспект фирмы Мозерати, короче, все, что угодно, лишь бы оно было цветным, живым, наполненным, динамичным и согревающим. Хотя больше всего я хотел бы все-таки иметь портрет моего Берю, в полный рост и на цветной бумаге «Кодаколор». С оторванным карманом и с пятнами отработанной смазки на его фиолетовом лице, протягивающим руки миру (но мир проходит мимо, не замечая его!).

— Итак, — говорит Берю, — сейчас мы рассмотрим вопрос относительно матери-одиночки.

Он дует на ногти, с которых еще не совсем сошел лак.

— В моей книге об этом не говорится, — продолжает Храбрец, — дело в том, что лицемер, который ее родил, посчитал, что матери-одиночке не место в энциклопедии хороших манер. В глубине души я считаю такую умышленную забывчивость отвратительной. Забеременела замужняя дама, ну и что, в чем ее заслуга? Это в природе вещей, которые маешь, когда берешь. Но девчонка, которая прижила себе постояльца, потому что перетанцевала на бале или перепила виски на групповой вечеринке, — это совсем другое дело: она достойна похвалы. Я так и не уловил до сих пор, почему в современном Обществе понятия мать и незамужняя женщина противоречат друг другу. Нас это шокирует, видите ли! Я протестую!

Толстый поднялся. Он подходит к краю сцены и потрясает кулаком.

— Что же получается? Выходит, можно перепихиваться с подружкой совершенно не думая о женитьбе, даже если это чревато последствиями, о которых я говорю. Но тогда нужно не препятствовать тому, чтобы девчонка сбросила свой груз в открытом море. Граждане! Вместо этого ее заставляют вынашивать мальца до победного конца! Да еще и по всякому поносят. Я знаю больницы, в которых богобоязненные акушерки подвергают самым последним унижениям матерей-одиночек. Они испытывают радость, когда видят, как те мучаются при родовых схватках. Очи упиваются этим зрелищем. У этих каракатиц даже щеки розовеют от удовольствия. Если бы боженька не присматривал за ними, они вводили бы им внутривенно молотый перец, чтобы наказать их, этих бесстыдниц, чтобы научить их не жить, этих паршивых овечек, неспособных откопать себе какого-нибудь мужа!

Толстяк сморкается в рукав, вытирает рукав о брюки, чтобы потом, когда будет садиться, вытереть брюки об сиденье стула. Он прекрасен в социальном гневе.

— Если бы мы все не были такими равнодушными, может быть, все было бы по-другому, а? — с пафосом вопрошает он. — Если бы мы постановили, что быть матерью-одиночкой это особая привилегия? Если бы это давало право на льготы, на хорошие места, на талоны на бензин, на бесплатный проезд, на награды, на воинские почести, а? Если бы от этого вернулось беспрекословное уважение к девственницам и бабушкам, черт возьми! Если бы о матери-одиночке говорили в порядке вещей, как говорят об обыкновенной матери, которая сорвала крупный куш на бегах! Если бы старые сплетницы шепотом говорили друг другу: "Вы знаете, что дочка таких-то — мать-одиночка! Как же им повезло. Им всегда везет. У них просто полоса везения. Это началось, когда они выиграли дом на конкурсе газеты «Паризьен Либере»… Да, если бы все мы подходили к этому инциденту с таких позиций, то, наверняка, девицы смело пользовались бы своей молодостью. Они бы ничем не рисковали. Они были бы ко всему готовы. Потому что, в общем, половой акт — то же самое, что жратва: когда подходит время, тело начинает требовать! Ведь никому в голову не придет обозвать девчонку шлюхой из-за того, что она лопает бутерброд! Почему же тогда она не имеет права переспать с мужиком, когда ее распирает желание? Я категорически против утверждения, что удовольствие ищут ради своего удовольствия! Это — нужда. Какой же болван считает постыдным ходить по нужде? Я хотел бы с ним встретиться и поставить ему запор на молнию кальсон, чтобы показать ему, что задний проход ни на что не годится, если им нельзя пользоваться.