Рецепт идеального лета - Заровнятных Ольга - Страница 22

– У меня есть план, – таинственно, вполголоса сказала я. – Ты, как обычно, позовешь его на свидание в рощу, а я вдруг выскочу из-за дерева и испугаю его!

– Я не буду звать его на свидание, – твердо ответила Наташка и подняла, наконец, на меня свой взгляд, горевший такой ненавистью, что мне стало неуютно и я потупилась, словно предложила ей что-то неприличное. – Никогда в жизни я больше не буду звать его на свидание. И ходить на свидания тоже не буду, даже если кто-то другой позовет.

– Ну вот… – огорченно протянула я. – С Леной он после вчерашнего не пойдет, сразу поймет, что подстава… И кого к нему теперь подослать?

– Твой план – ты и иди, – злобно усмехнулась Наташка.

– Я?.. – я растерялась и даже оглянулась растерянно, словно за моей спиной могла оказаться девчонка, которая с готовностью подменила бы меня на этом свидании. – Но я не могу…

– Вот и я не могу, – пожала плечами Наташка и поднялась на ноги. Подрыгала ими, словно взбесившийся кузнечик – очевидно, ноги от долгого сидения на одном месте затекли, – и для верности подвела итог: – Я не могу, ты не можешь, Лена не может, план сорвался, зло победило, несправедливость торжествует. Все?

Она усмехнулась, – и я не уверена, что в этой улыбке была хоть капля веселья, – затем неспешно развернулась, словно давала мне возможность передумать, и так же неторопливо, словно в замедленной съемке фильма, пошла прочь.

Я беспомощно смотрела ей вслед. Ее красная футболка удалялась, мелькая между деревьями, будто постепенно сжималась, уменьшаясь в размерах вместе с надеждой осуществить мой план, как шагреневая кожа.

Не то чтобы мне хотелось разреветься с досады, – плакать от разочарования или проигрыша не входило в мои привычки, – но раздосадована я определенно была. Более того, я понятия не имела, что мне теперь делать, если только действительно не бежать со всех ног за поддержкой к Лене.

Сверху, прямо над моей головой, послышался треск, и тотчас, не успела я даже голову поднять, под мои ноги упал грецкий орех. Не очищенный, а совершенно целый, в жестковатой кожуре какого-то неопределенного цвета, смахивающего на темно-болотный.

Сперва я подняла орех, затем подняла голову. С ветки над моей головой за мной внимательно наблюдала белка. Видимо, решила спрятать орех в развилке ветки, чтобы он высох до зимы, но орех в развилке не удержался и скатился на землю. Спасибо, хоть не на мою голову…

Я протянула орех белке, даже на цыпочки приподнялась, в надежде на то, что та, как белки в городских парках, доверчиво примет его из моей руки. Но белка лишь испуганно шарахнулась в сторону и понеслась по веткам, перепрыгивая с дерева на дерево, словно акробат под куполом цирка, в сторону аллеи грецких орехов.

Взгляд мой сместился ниже, – так и хочется добавить «сместился ниже от нечего делать», но он сместился скорее в силу физических законов, управляющих нашей вселенной, не могла же я постоянно теперь ходить с задранной головой, – и я увидела то, что не замечала, будучи увлечена своим планом и удрученным состоянием Наташки.

На том самом дереве, к которому Наташка всего каких-то пять минут назад сидела прислонившись, на уровне груди была выскребена надпись – такие обычно выскребают в подъездах на стенах от великой любви и невоспитанности как школьники, так и совсем еще детсадовские малыши, уверовавшие в силу своих чувств, – «К + Н = Л».

Не нужно было быть большого ума, чтобы понять, что означала эта надпись и почему Наташка сидела, прислонившись именно к этому дереву. Да и кто сделал беззащитному дереву эту татуировку – тоже было ясно.

Неожиданно меня что-то жахнуло прямо по голове. Не то чтобы очень уж сильно, но ощутимо. И тут же мне под ноги упал еще один грецкий орех. Я вскинула голову – та же самая белка! Ну или не та же самая… Может, это была ее сестра или подруга… В любом случае, то, что второй раз подряд именно мне под ноги падал орех, было подозрительно. Словно подслушав мои мысли, белка тут же унеслась прочь по веткам.

Нахмурившись, я машинально перевела взгляд на другое дерево, стоявшее чуть поодаль, и едва не ахнула от изумления. Там тоже была похожая надпись, только вместо буквы «Н» была буква «А», а вместо «Л» в конце уравнения – кривое сердечко. Я подняла голову и вовремя отскочила: белка, вновь вернувшись с орехом, внимательно посмотрела на меня, разжала лапки, и орех опять полетел мне в голову.

Проводив коварную белку взглядом, я с дотошностью детектива стала исследовать сливовый сад, старательно перебегая от дерева к дереву и оглядывая каждое. Мое расследование дало немыслимые результаты. Несмотря на то что я опоздала из-за него на обед, я насчитала в роще около двадцати деревьев с надписями, в которых присутствовала неизменная буква «К». И это еще нужно учесть, что я наверняка пропустила часть деревьев, потому что мне нечем было пометить пройденные.

Ах, да. К моему крайнему неудовольствию, в одной из надписей с этой буквой, обозначавшей, несомненно, имя Костик, соседствовала буква «О» – первая буква моего имени. И оставалось только гадать, увековечил ли Костик – а я не сомневалась, что надписи оставлял он, отмечая таким образом свои победы на любовном фронте, – букву моего имени в тот день, когда хитростью завлек меня в рощу, или это была какая-то другая Оля, или Олеся, или Оксана.

Когда я добралась наконец до своего пенька изможденная, но переполненная гневом, обед был в самом разгаре. По территории лагеря не болталось ни одного подростка. Все были в столовой. Я бы и сама немедленно туда отправилась, потому что длительное времяпровождение на свежем воздухе здорово разыграло мой аппетит, но вместо этого я уставилась на пень. Нет, я буквально воззрилась на надпись, сделанную на самом пеньке, на его срезе, на котором я обычно сидела. Воззрилась – да, это именно то слово, которое могло подчеркнуть степень моего изумления в момент, когда надпись попалась мне на глаза.

«О + К = ЛЮБОВЬ!» – гласила она. Глядя на нее, я буквально задыхалась от возмущения, от гнева… и от стыда. Надпись была совсем свежей, и на этот раз сомневаться в том, что под буквой «О» подразумевалась именно я, не приходилось. Хотя бы просто потому, что она очень отличалась от выгравированных по всей роще – и наклоном почерка, и размерами букв. И тем, в конце концов, что первой в уравнении стояла буква «О», а не «К», как во всех остальных надписях.

Это могло означать лишь одно – кто-то подглядел или увидел случайно, как я уходила тогда с Костиком в рощу, и лагерь с тех пор переполнен слухами, словно славный город, созданный братьями Гримм, манной кашей из знаменитого горшочка.

Я подобрала с земли сучок и попыталась заскрести в надписи хотя бы первую букву. Костику-то что – его буква на всю рощу знаменита. А мне стыд и позор на ближайшие сутки. На ближайшие – потому что смена уже заканчивалась и завтра мы должны были разъехаться по домам.

К моему негодованию, никакого вреда несчастный немощный сучок букве «О» не принес. Более того, сучок сам стерся в труху. Тут нужно было что-то покрепче, какой-нибудь инструмент типа отвертки или даже обычный перочинный ножик. Но такие могли водиться в карманах у мальчишек. И если бы я осмелилась попросить у кого-то из них ножик, мне пришлось бы нарваться на их любопытство и объяснять, зачем он мне понадобился.

Так что это был не вариант… Оставалось либо найти инструмент, либо смириться с тем, что надпись наверняка увидит большинство обитателей лагеря. Смириться я не могла. После провала моего плана по восстановлению справедливости и отмщения Костику смириться еще и с тем, что меня ославили… Нет, я была достаточно упряма, чтобы этого не допустить.

И вот, пока все наслаждались в столовой обедом, набивая свои желудки вкуснейшей гречневой кашей с подливой… или борщом… или рассольником… а может, в последний день повара расщедрились и приготовили пиццу… в общем, в это самое время я стрелой мчалась в сарай на краю лагеря, в котором, насколько мне было известно, хранились ведра и швабры. Вполне возможно было, что там же хранились и инструменты.