Смертельная игра - Дар Фредерик - Страница 33

— Ке зако? — спрашивает Берюрье, который изучает иностранные языки.

— Сейчас узнаем, — говорю я, слагая свою ношу на письменный стол выдающегося сыщика.

Я говорю себе, что было бы благоразумнее вызвать саперов, чтобы вскрыть ящик, но, в конце концов, если его доверили камере хранения на вокзале (место, где не особенно церемонятся с вещами), значит, не очень боялись толчков. Вооружившись своим сезамом, я начинаю ковыряться в замке. Он прочный, но простой, как проза Вольтера. Для того чтобы найти общий язык с механизмами, мне нужно не больше времени, чем электронному мозгу, чтобы умножить скорость корабля на возраст его капитана. Я поднимаю крышку, к моему большому изумлению, вижу, что она сантиметров десять толщиной, и начинаю беспокоиться. Под ней вторая крышка или, скорее, прокладка из пробки, которую я осторожно снимаю. Во время этой работенки мой мотор крутит на полных оборотах!

— Это что, мороженица? — спрашивает любопытный бойскаут.

Мой острый взгляд погружается в ящик. Нет ничего более унизительного, чем открыть ящик, уставиться на его содержимое и не врубаться, кто, что, для чего это такое.

Как в известной загадке: “Что это такое — зеленое, в перьях, живет в клетке и кричит ку-ка-ре-ку?” Ответ: “Селедка, которую покрасили, вываляли в перьях и посадили в клетку. А ку-ка-ре-ку — это для того, чтобы вы не догадались сразу!” В нашем случае вопрос будет таким: “Что это такое — черное, гладкое с одной стороны, перепончатое с другой, с крыльями, лапками и похоже на крохотные сложенные зонтики?” Ну?

Попытайтесь отгадать, постарайтесь не спрашивать. Не знаете? Даю вам одну минуту! Начали, да? Время пошло! Как? Вы говорите, что не стоит?

У вас мозговая гипертрофия, которая изнашивает вашу сердечносо-судистую систему и разрушает эритроциты? Хорошо, тогда отдайте ваши мозги зарытой собаке, и, когда она сожрет их, я сообщу вам ответ по телефону! Хватит? Ну ладно! Эти черные штуковины, гладкие с одной стороны и т, д., это — дохлые летучие мыши! Чудесно! Должен сказать, что я был готов ко всему, кроме этого! Если бы я нашел в этом ящике баночки с медом, подержанные вставные челюсти, череп Луи XIV, когда он был еще ребенком, невинность Жанны д'Арк, закон Архимеда, ключ к свободе из кованой стали, все это было бы мне понятно. Но это! Мертвые летучие мыши! Скажите, для чего?

— Что ты об этом скажешь, Толстый? — бормочу я. Он пожимает плечами, вот и весь его ответ.

— Эти козявки слишком долго ждали в камере хранения. Но с чем их едят?

Преодолевая отвращение, я цепляю одну из них пинцетом и разглядываю на свету. Это превосходная летучая мышь. А что? Упитанная, с ужасными крыльями, настоящая реклама для театра “Гран Гиньон”.

— Омерзительно! — утверждает Берю.

Чтобы дополнить это отвращение, я опорожняю коробку на его бювар.

Образуется премилая куча летучих мышей. Толстый убегает на другой конец комнаты, падает на мое вертящееся кресло, как жалкий раненый сокол.

— Ты что, совсем псих?! — протестует он.

— Извини меня, — отрезаю я, — но я должен вернуть тару, по ней плачет камера (это как раз то слово).

Я выхожу, чтобы вручить ящик посыльному. Заметьте, что я не тешу себя иллюзиями: дружки Кайюка должны верить, что зверушки на месте. Я уже убедился, что нельзя оставлять без внимания ни одной мелочи, особенно чистоту юных дев. Я загружаю ящик и передаю посыльному Лопнодонесси (корсиканцу), чтобы он отвез его на вокзал Сен-Лазар так быстро, как позволяет городской транспорт, предоставленный в распоряжение парижан.

Он говорит: “Банко” (большинство корсиканцев говорят на монакском), и садится верхом на велосипед.

Вместо того чтобы вернуться в кабинет, я поднимаюсь к Старику, чтобы ввести его в курс дела. Согласитесь, есть от чего заработать головную боль. В конце концов, не каждый день приходится видеть подобных животных упакованными, которые к тому же сданы в камеру хранения, как чей-то багаж. В дорогу отправляют летчиков, в дорогу отправляют мышек, но редко летучих мышей. В любом случае я первый раз вижу такое.

Я излагаю дедушке дополнительную информацию, он внимательно меня слушает, потом раздается легкий летучий смешок.

— Черт побери, Сан-Антонио, эти зверушки служили подопытными кроликами.

— Вы думаете?

— Наверняка за этим стоит деятельность какой-то подпольной лаборатории, где проводятся подозрительные опыты. Надо, чтобы вы ее обнаружили, мой дорогой друг.

— Я постараюсь, шеф!

Он в прекрасном настроении. Я удостаиваюсь сердечного похлопывания по плечу.

— Вы на правильном пути, поверьте мне!

— Хотелось бы, чтобы это было действительно так, патрон.

Я покидаю его кабинет в лучах северного сияния, озарившего наши отношения.

Шагаю по вонючему коридору, который ведет в мой кабинет, как вдруг мой слух поражают вопли, несущиеся оттуда. Я легко узнаю мощный, вибрирующий от жира голос Берюрье. От этих криков дрожат переборки. Я бегу. Дверь распахнута, я теряю дар речи, как сказал бы Франсуа Мориак, если бы здесь присутствовал хоть один. Мои летучие мышки воскресли и мечутся, как безумные, вокруг Толстого, цепляясь за его котелок (днем бедняжки слепы, не так ли?) или ударяясь об оконный переплет. Верю описывает линейкой фехтовальные мулине и уже прикончил с полдюжины.

— Помогите! — ревет Опухоль. — Помогите, а то эти дряни выцарапают мне зенки!

Сбегаются сотрудники. Мы вооружаемся шляпами, которые служат как сачки для бабочек, и наконец нам удается обезвредить эскадрилью. Поле битвы представляет собой отвратительную картину. Воистину, создавая летучих мышей, Господь забыл об эстетике. В этот день он перепутал чертежи.

— Отнеси этих ужасных зверей в лабораторию, — говорю я. — Пусть их пока поместят в соответствующее место! Толстый стал лиловым, как епископ в парадном наряде.

— Если я не подхвачу желтуху, — бормочет он, — значит, мне повезло.

— Ты ведь даже не знаешь, что это такое, — успокаиваю я.

Он говорит, что все же, чтобы успокоиться, пойдет хлопнет рому внизу; у меня не поворачивается язык, чтобы запретить ему. К тому же я счастлив, как дурачок. Снимаю телефонную трубку.