Смертельная игра - Дар Фредерик - Страница 11

Я сажусь перед пачкой чистой бумаги и, как могу, набрасываю портрет человека, который дергал стоп-кран. На полях описываю детали. Следует вам заметить, что Малмаламеньше — король не только пособий по многодетности, но и фоторобота.

Этот великий глухопер обладает особым чутьем, и этот нюх заменяет ему слух (удачная фраза, а?). По простому описанию примет он умеет составить портрет человека, которого никогда не видел. Эта работенка трудновата, когда он имеет дело со свидетелями, дающими противоречивые описания, но когда дело направляет дока легавый (я уже трижды ломал себе малую берцовую кость, ударяя ногой по лодыжке), можно быть уверенным, что получится конфетка.

Надо видеть, как Максим работает. Определенно, он рожден, чтобы создавать. Он изучает мой живописный опыт, затем выбирает из белой деревянной коробки стеклянную пластинку и вставляет ее в проекционный фонарь. На маленьком экране появляется овал лица.

— Похоже? — спрашивает он голосом глухого.

Я киваю в знак согласия.

Малмаламеньше выбирает вторую пластинку и вставляет ее перед первой. К очертаниям лица добавляется теперь нос. Это не совсем нос моего приятеля. Крылья носа у того были толще, я жестами объясняю это Максиму, который блестяще поправляет деталь. Потом появляются зенки, лопухи, щетки, липучки, перья. Время от времени я даю ценные указания, но этот плут Малмаламеньше “чует” моего голубчика. Когда портрет воссоздан, я даю ему оценку “вопиюще правдивого”. Мой приятель, бумажный зануда, делает фотографию с этого мертвого лица, распластанного на экране.

— Пять минут, — бросает он, исчезая в черной комнате, где проявляет негативы.

В ожидании я выкуриваю две сигареты. Любимая мозоль его не обманула: появилось солнце. Слышно, как голосит мелкая птичья сволочь на крышах. Я думаю о малышке Грете. Лучше бы я ее знал, когда она выдавала свой номер в стриптизе. В чем мать родила, малышка могла, наверное, выдавить мужскую слезу. Почтенное собрание несло ощутимые потери. Пожилые господа, сопровождаемые благообразными женами в камешках и бородавках, после кабаре накачивались двойной порцией сердечного. Что касается учащихся колледжей, не думаю, чтобы они принимались за теорему Пифагора после такого сеанса?

— Вот! — объявляет Малмаламеньше, появляясь с двумя совсем свежими оттисками.

Он прикрепляет один из них кнопками к доске и, вооружившись специальным карандашом, принимается искусно его отделывать. Я присутствую при удивительном явлении. Оттиск перестает быть мертвым.

Он оживает и приходит в движение. Теперь это настоящая фотография, а не фоторобот.

— Остановись, хватит! — кричу я Леонардо да Винчи от антропометрии.

— Я никогда не пью между едой, — отвечает он мне. С Малмаламеньше поссориться невозможно. Более того, можно ли с ним договориться! Я останавливаю его волшебный карандаш.

— Чудесно! Чудесно! — реву я.

Ору я так громко, что с верхнего этажа появляется какой-то парень, решивший, что зовут на помощь. Я принимаю самое мудрое решение: давать Малмаламеньше письменные инструкции. Они коротки.

"Размножить ретушированные фотографии и, после того, как первый экземпляр будет торжественно вручен мне, раздать их всем службам”.

Малмаламеньше соглашается. Он горд собой. Удоволенный, он изложит своей крольчихе эйфорию победы таким лаконичным стилем, что в ближайшее утро проснется кавалером медалей отца-героя всех степеней.

— Я передам вам первый оттиск через четверть часа, — обещает он.

— Спасибо, — говорю я, — и браво. Привет детишкам, поцелуй супругу и всех благ будущему потомству.

Засим я иду напротив засосать кружечку, потому что шукрут, как и семена редиса, требует, чтобы его обильно поливали.