Серенада для Грейс - Дар Фредерик - Страница 2

— В семье не без урода…

— Гм, знаю… Но тем не менее Эммануэль… — Он пожимает плечами. — И вот пожалуйста он садится за руль, небрежно ведет машину, сбивает человека. Вместо того чтобы остановиться, уезжает… Убивает того, кто бросается за ним в погоню… И потом идет сдаваться полиции. Это что, нормально?

— Мы знаем случаи и похлеще… Он, видно, очень испугался, когда сбил велосипедиста, потерял голову… А когда увидел, что зеленщик бросился на него с монтировкой, просто хотел себя защитить. Это, может быть, нехорошая реакция, но она вполне человеческая. Во Франции этот парень схлопотал бы лет пять тюрьмы и возмещение убытков. Но судьба определила, чтобы это случилось с ним по другую сторону Ла-Манша. А бритиши не церемонятся с убийцами!

Но, похоже, шеф не оценил мою подбадривающую болтовню, хотя звучала она весьма литературно.

— Ваши слова подтверждают гипотезу, что это был несчастный случай, — соглашается он. — В принципе, Сан-Антонио, я мог бы с вами согласиться, только вот…

— Только что?

— Только в этом случае, повторяю вам, речь идет о мальчике спокойном, энергичном, а не о бездельнике без царя в голове, чье поведение соответствовало бы тому, что вы говорите. Эммануэль Ролле, если только у него не было крайней необходимости действовать таким образом, остановился бы сразу после того, как сбил велосипедиста. Или же если бы и скрылся с места происшествия и разнес череп свидетеля, то сохранил молчание и не пошел в полицию сдаваться… Одним словом, я в некотором удивлении, и, поскольку появилась такая великолепная возможность поговорить с малым, я ухватился за нее…

Он вновь переводит дыхание. Я пользуюсь случаем, чтобы вставить:

— У меня не будет много времени, чтобы… исповедовать его, шеф.

— Знаю, но вы уж постарайтесь…

— А если он откажется от встречи со священником?

— Может и так случиться… А представьте, если он захочет увидеть именно священника?

Когда я встаю на путь возражений, шеф имеет обыкновение подкинуть мне под ноги банановую кожуру, чтобы я далеко не ушел.

Он вновь чешет репу.

— И если это произойдет, — повторяет он, — то вы должны будете показать, что вы как раз то, что ему нужно…

— Но я же не сумасшедший, чтобы петь псалмы…

— А вас и не просят… Дальше препираться нет смысла, я согласно киваю:

— Хорошо, патрон, я сделаю, как вы хотите…

— Поезжайте в костюмерную киностудии к Трануэ и возьмите необходимое облачение. Переодевайтесь и отправляйтесь в аэропорт к десятичасовому самолету. Ваш билет на аэровокзале в Орли. Так, вот деньги на поездку и рекомендательное письмо на имя офицера полиции Брандона, моего приятеля…

— Он в курсе? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает шеф, — он думает, что вы настоящий священник. — Он улыбается: — Следите за своим языком, когда будете разговаривать с ним…

— Не волнуйтесь, босс, даже в Сорбонне не умеют выражаться лучше.

Босс поднимается и протягивает мне руку.

— Спасибо, — говорит он, хитро щурясь, — я тащусь от вашей покладистости…

Глава 2

Где пойдет речь о священнике в церковной рясе и осужденном в тюремной робе.

Я сижу в баре Орли, когда громкоговоритель выкашливает в зал приглашение пассажирам, отправляющимся в Лондон, в том смысле, что железная птица на колесиках сейчас взмахнет крыльями и все такое прочее…

Нас тут собралась небольшая кучка при выходе на посадку в самолет.

Я занимаю место рядом с довольно милой мышкой, на которой навешано, как на рождественской елке. У нее огромные ресницы типа хлоп-хлоп, ну а духи могут забить смрадный запах любой скотобойни. Мне это щекочет не только ноздри…

Она завязывает разговор:

— Вы первый раз летите на самолете, господин аббат?

Мне нужно примерно секунд десять для того, чтобы врубиться, что вопрос адресован мне, то есть вашему Сан-Антонио. До меня просто не сразу доходит, что я упакован в одежды викария. В сутане я себя чувствую так же удобно, как золотая рыбка в литре портвейна. У меня впечатление, что я выгляжу как педик. Я отношусь с уважением к религии, но в этом одеянии испытываю просто физические муки, поскольку оно сковывает мои движения…

Тем не менее я поворачиваю голову и отвешиваю ей самую замечательную улыбку в стиле рекламы зубной пасты «Колгейт».

— Нет, дитя мое, — произношу я смиренно, — к самолетам я давно привык.

И тут же сожалею, что ввязался в разговор, так как передо мной именно тот тип молодых женщин, которые не способны продержать свой говорильный аппарат в закрытом состоянии более двух секунд. И пошло-поехало.

Она мне рассказывает, что свое первое причастие совершила в Бютт-Шомоне и никогда не забудет этой потрясающей возможности возвысить свою душу. Ее главная мечта — увидеть папу.

На это я отвечаю со знанием дела, что для того чтобы увидеть папу, нужно было выбрать другой рейс, поскольку Лондон — последнее место на планете, куда святому отцу католической церкви взбредет в голову направить свой личный самолет.

— Вы его видели? — спрашивает она в двух шагах от религиозного экстаза.

— Как сейчас вижу вас…

— О! Это потрясающе! И как он?

— Весь в белом… Она в восхищении.

— Вы к какому ордену принадлежите? — интересуется она.

Так, вот здесь затык. От давних религиозных занятий в школе у меня на вооружении только обрывки молитв-просьб к Всевышнему, но была не была…

— Гм! — произношу я серьезно. — Я член ордена трахистов.

— Такого не знаю, — задумчиво хмурит брови она.

— Конгрегация образована святым Трахом из Вельвиля, — дополняю я. Это ее убеждает.

— А! Да, я, кажется, помню… Что-то слышала об этом.

И я понимаю, что честь конфессии в данном случае спасена.

Девица продолжает задавать мне сногсшибательные вопросы, и я сдерживаюсь, чтобы не послать ее подальше. Удивляюсь, как люди могут быть столь неприлично любопытны в таком тайном деле, как религия.

Самолет жужжит тихо и ровно — по крайней мере с этой стороны никаких претензий.

Как сглазил — чертова железяка проваливается в воздушную яму. Для тех, кто не знает, объясню, что это состояние примерно такое же, как если бы ваши кишки прилипли к горлу. Моя соседка инстинктивно хватается за мой клобук. Мертвая от страха, она кладет голову мне на плечо. Ну и что вы хотите, чтобы я сделал? Сан-Антонио, конечно, чуть-чуть кюре, но совсем не святой. Я немного тащусь от ее запаха, жара ее тела и плыву, как быстрорастворимая таблетка аспирина в стакане воды. Я кладу руку ей на шею и по моей системе (внимание: запатентовано!) нежно провожу пальцами так что она вдруг затихает.

— О-о! Отец мой! — журчит она.

Мышка сконфужена и одновременно возбуждена. Священничек, нечего сказать! Вот уж она потом повоображает перед подружками!

— Прошу прощения, — шепчу я ей сексуально в ушко.

— Есть отчего вас лишить сана! — мурлычет она.

— Но это все равно лучше, чем подцепить скарлатину, — парирую я.

У нее настолько съехала крыша, что она сейчас взорвется, если я не покончу с угрызениями ее религиозной совести.

— Мы, трахисты, не даем обета целомудрия, — заявляю я.

— А! Очень хорошо! — говорит она, вполне довольная.

Путешествие заканчивается без лишней нервотрепки. Густой туман, как в фильмах Марселя Карнэ, обволакивает город, когда мы приземляемся в Аондоне.

В свете прожекторов, как в сконцентрированном пару, силуэты кажутся неподвижными, заледеневшими…

Мы, пассажиры самолета, сбившимся стадом бредем на свет прожекторов. Здоровый малый возникает в молочном тумане и направляется прямо ко мне походкой робота. Он одет в черный плащ, на нем очки, шляпа с закрученными вверх полями, в руке тщательно свернутый зонтик — непременный атрибут британских островитян.

У бритиша рыжие пятна по всему лицу и маленькие усики, похожие на две облезлые кисточки.

На чистом французском он спрашивает меня: