Солдаты, которых предали - Вельц Гельмут - Страница 72

Издали все выглядит по-иному, даже с «Цветочного горшках». Вот я сидел там, грозил кулаком в кармане. Тщетно ждал, но ничего так и не произошло, и тогда, чтобы заглушить совесть, я решил быть с солдатами до конца. Хотел разделить с ними их судьбу, все равно какой бы она ни оказалась, пусть даже смерть, все равно ничего другого мы уже не ждали. И это было бы лучшим выходом – погибнуть у стен огромного города, где уже лежали другие. Но даже этого мне не было дано. Мой генерал спалил в огне всю дивизию и тем выполнил свою задачу. Расформирование разгромленной дивизии явилось логическим следствием, и конец битвы мне пришлось пережить вместе с осколочными группами чужих частей.

Но ведь когда в конце января я занимал позиции у Царицы, была же у меня все-таки возможность в предпоследние часы действовать так, как должен был, по моему мнению, поступить пехотный командир. Я мог почетно капитулировать и по крайней мере хоть на этом клочке земли прекратить кровопролитие. Должен честно сказать: будь жив еще мой старый батальон, никакая присяга, никакие приказы не остановили бы меня перед тем, чтобы в полном составе походным строем отправиться в плен. Но боевая группа, к которой я принадлежал, была невероятно пестрой не только по номерам частей, из которых ее наспех сформировали, но и по своему отношению к Гитлеру и к битве в котле. Здесь было немало фанатичных нацистов, которых приходилось остерегаться. Сотни честных солдат, которые самовольно закончили для себя войну, уже валялись в снегу, расстрелянные за трусость по приговору военно-полевого суда. Я не хотел оказаться в их числе. Моя смерть не принесла бы никому пользы. Несмотря на все меры немецкого командования, стрелка часов уже вплотную подходила к двенадцати, разложение войск усиливалось. Еще два-три дня – и занавес падет. Поэтому так или иначе было уже поздно частичной капитуляцией дать толчок к полному прекращению боев. Единственное, что мне оставалось, – позаботиться о солдатах, оградить их от бессмысленных приказов и уберечь от полевой жандармерии. При этом я и мои адъютанты закрывали глаза, когда отдельные солдаты сами прекращали сопротивление и переходили линию фронта. Вот что вспоминается мне сейчас, в поезде. Вот тот итог, который я подвожу. Но положа руку на сердце я не могу сказать, что он сбалансирован. Пусть будет тысяча причин и оправданий, ясно одно: вина моя перед своими солдатами огромна. И эта вина гнетет меня. Сам я, если можно сказать, выбросился на парашюте из горящего самолета, а весь остальной экипаж погиб. Найду ли я под ногами твердую почву, пока еще неизвестно. Но когда я покину эту страну, навсегда оставив мой батальон лежать в ее земле, я больше не стану молчать! Я скажу сыновьям моих солдат, за что погибли их отцы! Открыть глаза молодежи, не допустить повторения, предостеречь от Третьей Пунической войны{42}, – вот что должно стать моей задачей! И только если мне удастся это, я почувствую себя в своей шкуре немного лучше. Но до этого еще долгий путь. Ведь пока еще я военнопленный, которому положены молчать, пока говорят пушки.

Зима близится к концу и в лагере № 27. По широкой лагерной улице взад-вперед прогуливаются пленные генералы и старшие офицеры, другие стоят небольшими группами. Хотя со времени капитуляции 6-й армии прошло уже порядочно времени, Сталинград все еще остается главной темой наших разговоров. В противоположность военнопленным с других участков Восточного фронта многие офицеры 6-й армии стали ожесточенными противниками нацистского режима. Мы излечились от пустых фраз. Ведь мы совершили сальто-мортале с трапеции под куполом цирка, большая часть разбилась при падении, но остальные – в том числе мы – упали в спасительную сетку. Здесь, в Красногорске, небольшом подмосковном городе, мы протерли себе глаза. Осматриваемся по сторонам, говорим, читаем, сопоставляем и снова беремся за книги и газеты. Если огромный масштаб и суровость битвы на Волге изменили арифметику войны, это же самое делает теперь с нашей личной «таблицей умножения», с нашим сознанием то новое, что теперь окружает нас. Избавившись от тягостного гнета приказа, мысля самостоятельно и устремив взгляд на самое существенное, мы постепенно все больше и больше осознаем, на какой кровавой основе зиждется вся та система, которой мы до сих пор служили. Мы начинаем понимать, что шли тем путем, который должен был привести к гибели нашего отечества. Мы знаем теперь и то, откуда взялась у Советского Союза сила погнать назад немецких захватчиков.

Но пока мы еще не пришли ни к какому решению, ни к каким поступкам, которые дали бы нам внутреннюю свободу. Присяга – вот что связывает нам руки, хотя в голове постепенно проясняется.

Присяга – вот что закрывает нам рот, когда нас вызывают в барак № 1. Там нас допрашивают. Я снова сижу в строгом помещении напротив офицера, он обращается со мной с изысканной вежливостью. Мне предлагают кофе, сигареты. Разговор идет о Берлине и Париже, о положении в Германии и моем самочувствии, о Боге и обо всем мире, о смысле этой войны. Непринужденная беседа со светской ловкостью направляется таким образом, что все настойчивее ставятся вопросы военного характера, но они наталкиваются на сопротивление. Однако несколько дружелюбных слов вновь восстанавливают прерванную нить беседы, в центре внимания вдруг оказываются политические проблемы, и я, жалкий военнопленный, вновь поражаюсь образованности своего собеседника. Выкуриваем еще по сигарете, и беседа заканчивается.

– Мы еще увидимся, – говорит советский офицер. – Возможно, к следующему разу вы вспомните то, чего не смогли припомнить сегодня.

И вот снова стоишь на лагерной улице. Раздумываешь. Сопоставляешь. И мысленно снимаешь шапку перед интеллектуальной гибкостью этого человека, который по воле моего правительства является моим врагом, поражаешься его начитанности, его способности видеть взаимосвязь вещей. Но должен же в конце концов возникнуть какой-то синтез из всех этих размышлений и рассуждений, из противоречий и проблесков осознания, из победы и поражения, из ложных решений и из стремления предотвратить гибель Германии, из того, что делалось вопреки собственной воле, и из собственных желаний! Должна же прийти какая-то полная, всеохватывающая ясность, которая включит в себя отдельные правильные мысли, и тогда должен открыться и какой-то новый путь, на который мы сможем вступить. Прежде мы учились рисковать своей жизнью, не спрашивая, во имя чего. Теперь же в противоположность прошлому надо дать себе четкий ответ на этот вопрос, решающий нашу судьбу, и затем показать, что, ясно осознав зачем, мы готовы не жалеть своей жизни во имя благородной цели.

Пока мы предаемся этим размышлениям, однажды приходит дежурный офицер и зачитывает нам длинный список фамилий. В списке числюсь и я.

– «Давай, ехать! " – звучит вокруг, и уже через двадцать минут мы шагаем через проходную, где нас еще раз регистрируют и проверяют. Держа в руке рыжеватый ранец, в котором уложены жалкие пожитки, сажусь в большой автобус, ждущий нас у лагерный ворот. Он быстро доставляет пленных на железнодорожную станцию. Еще несколько минут – и поезд все дальше уносит нас от бараков, в которых начался большой спор. Куда – никто из нас не знает.

А оставшиеся в Красногорске продолжают день за днем анализировать положение. В результате авиационных бомбежек Германия уже стала полем битвы. Крестьяне, ремесленники и рабочие остаются без крова и средств к существованию. Виноваты во всем нацисты. Они поставили Германию в положение изоляции, они породили ту ненависть, которая нас окружает повсюду. Они ввергли в бедствие весь немецкий народ. Ведь войну не выиграть – в этом нет никакого сомнения. Ее продолжение угрожает самому существованию нации. Значит, вопрос стоит только так: быть или не быть нашему отечеству. Поэтому войну надо кончить как можно скорее.

Но с Гитлером вести переговоры никто не станет, поэтому только его устранение и свержение его режима откроет путь к миру. Надо сказать это немецкому народу! Надо даже из плена воздействовать на командование армейских групп и армий, дать ясно понять, что война окончательно проиграна. Затем надо ликвидировать террор и создать твердый порядок. Первая задача нового правительства – отвести все немецкие войска на границы Германии и начать переговоры о мире.