Солдаты, которых предали - Вельц Гельмут - Страница 53

Преследующая вполне определенную цель пропаганда «русские в плен не берут» потеряла для нас свою силу. Обращения по радио попавших в плен немецких солдат, их высказывания, помещенные на листовках вместе с их фотографиями, опровергают это утверждение. Значит, нет больше причин продолжать борьб) любой ценой, чтобы сохранить себе жизнь. Напротив, она гарантируется нам условиями капитуляции.

И только один голос поднимается против. Это голос самого Гитлера. Его приказ гласит: стоять и биться до последнего патрона! У Паулюса и сейчас столь же мало свободы действий, как и тогда, когда он просил разрешения прорываться, – в этом я твердо убежден. Первый раз командующий армией подчинился. Но тогда был на подходе Гот. А как командующий поступит сегодня? Ведь сегодня положение совсем иное. Сегодня Паулюс должен решить: либо без всякой перспективы на успех продолжать биться до последнего и пожертвовать остатками своей армии, либо капитулировать и тем спасти то, что еще вообще можно спасти. Огромность ответственности должна облегчить ему решение вопроса во имя жизни своих солдат вопреки приказу Гитлера и присяге.

Да, конечно, долг и главная добродетель хорошего солдата – повиноваться всегда и всюду, даже если он и не понимает смысла полученного приказа. Но здесь, у нас, своим властным языком говорят сами факты. Только за последние шесть недель погибло круглым числом 100 тысяч человек. Тот, кто в таких условиях намерен ценой гибели остальных 200 тысяч человек сохранить свое слепое и тупое повиновение, не солдат и не человек – он хорошо действующая машина, не больше! Долг перед собственным народом, который спросит отчет за гибель своих сынов, выше, чем долг формального послушания. Знает это и Паулюс. И он будет действовать именно так. Но только если будет решать сам, а не станет прислушиваться к тому, что ему внушают.

Таково во всяком случае наше мнение. Ведь мы не знаем, что генерал Хубе только что вернулся из ставки фюрера и привез строжайший приказ – держаться до тех пор, пока в конце февраля к армии не пробьется танковый корпус войск СС; для этой операции предназначены и уже готовятся «лейб-штандарт»{36} фюрера «Адольф Гитлер» и дивизия «Рейх».

Как на арене Колизее древнего Рима побежденный гладиатор обращал свой взор с мольбой о пощаде к ложе императора, так и 6-я армия замерла в ожидании решения своего командующего.

На другой день приходит приказ: «Парламентеров встречать огнем! " Жребий брошен.

Лишь только забрезжил рассвет 10 января и над необозримой снежной равниной еще не рассеялся густой утренний туман, на нас обрушился артиллерийский огонь такой силы, какого нам даже здесь не приходилось переживать никогда. Залп за залпом, разрыв за разрывом, а там, где ударяет снаряд, вихрем несутся в зимней дымке куски дерева, осколки, ледяные глыбы, части оружия, клочья одежды. Между разрывами доли секунды. Ухо не в состоянии различить отдельные орудийные выстрелы. Залпы сливаются воедино, по позициям перекатывается жуткий, как светопреставление, огненный вал, вокруг один сплошной грохот и вой. Все сотрясается и дрожит так, что никто не в состоянии удержаться на ногах и даже в самых глубоких блиндажах на столах танцуют стаканы.

Бесконечно тянутся минуты ожидания, проходит полчаса – огонь не ослабевает, поток смертоносного металла не утихает. Наоборот, кажется, вступают в действие все новые и новые батареи – на севере и юге, на востоке и западе. Со всех сторон в котел рвутся смерть и разрушение, и нет нигде ни одного укромного уголка, нет защиты, нет даже временной безопасности, потому что нет больше ни одной не простреливаемой противником точки. А огненная волна все нарастает и катится вперед. Вот уже превзойдено все мыслимое, сознание и чувства отказываются воспринимать происходящее. Всем существом ощущаешь лишь ужас: приближается конец мира, нашего маленького, ограниченного мирка, он уже зашатался и вот-вот рухнет.

И вот уже крадутся и ползут вперед русские солдаты в маскхалатах, едва различимые, быстрые, как молния, с красными от мороза лицами, с автоматами в руках. Не будь тумана, их можно было бы заметить раньше: некоторые участки нашего западного фронта при ясной погоде хорошо просматриваются. Но закрепиться, оборудовать позиции в насквозь промерзшей земле можно только с величайшим трудом. В большинстве случаев солдату приходится довольствоваться только наскоро возведенными снежными валами. Они опираются на немногие пункты местности, то там, то сям возвышающиеся наподобие верблюжьих горбов на гладкой, как стол, равнине. Лощины и складки местности, пересекающие степь, в это время года почти неразличимы: белый снег скрадывает их, создавая впечатление совершенно ровной поверхности.

Теперь по этой равнине катится волна атаки, то появляются, то вновь исчезают белые фигуры. Развернутые в боевые порядки группы, преодолевая лощины и балки, становятся то больше, то меньше. Как волна морского прибоя, которая то набегает, то откатывается, но со смертельной неизбежностью все равно настигнет нас. А в разрывах пелены тумана видны устремившиеся на нас белые чудовища, и из стволов их грохочут залпы. Это бронированная смерть, вал, который раздавит нас всех.

– Впереди танки! Тревога! Тревога!

За снежными валами возбуждение. Обороняющиеся уже залегли в окопах и напряженно всматриваются вперед, в туман. Они ждут атаки и сжимают в руках оружие. Трещат первые винтовочные выстрелы. Начинают бить противотанковые пушки. Но отчего молчит наш сосед? Куда делись части, расположенные слева? Там зияет брешь. Противник беспрепятственно продвигается вперед. Грозит вклинение, грозит прорыв нашей линии обороны, но сосед до сих пор не шевелится, не оказывает никакого сопротивления. Непонятно. Там, где перед мощным огневым налетом еще была жизнь, теперь зияют огромные воронки. Развороченные позиции утюжатся танками, а следом за ними продвигается пехота.

Сегодня перешел в наступление весь русский фронт. В то время как наши войска отражают в городе массированные удары и ликвидируют мелкие прорывы, в то время как северный фронт нашего котла со своим правым флангом все еще держится, танковые клинья противника прорывают недостаточно плотную линию обороны на западе и юге. Несмотря на ожесточеннейшее сопротивление, отдана Мариновка. С потерей этого населенного пункта фронт наш разваливается. Русские наступательные волны неудержимо движутся дальше вперед. Отдельные очаги нашего сопротивления блокируются, а в промежутки между ними в малоукрепленные районы устремляются свежие штурмовые роты.

Теперь у немецкого солдата, выброшенного из построенных с таким трудом позиций, уже не осталось ровным счетом ничего. Нет у него больше даже места на нарах, где он спал по очереди со своими камрадами, нет никакой защиты от зимнего холода, потерян ранец, пропало последнее одеяло. Ураганный огонь разнес, уничтожил все. Буквально с пустыми руками стоит немецкий солдат посреди снежной равнины, копает себе норку, как заяц-беляк, пока русские снова не вышвырнут его оттуда и не погонят дальше. Вечером он уже сказывается на новом месте, и опять те же трудности. Он больше не может с ними справиться, он слишком ослаб. И он видит устремившегося на него противника – противника, привычного к такой зиме, одетого в теплые ватники и полушубки. Этого противника не сдержать. Того, что ему не удалось достигнуть сегодня, он добьется завтра.

Удар за ударом – и все новые грозные вести, едва завуалированные командованием, день за днем поступают с западного фронта нашего котла. Русские соединения почти равномерно движутся с запада на восток. Время от времени это движение то замедляется на некоторых участках борьбой за отдельные укрепленные очаги сопротивления, то усиливается быстрыми ударами с целью изолировать эти очаги или перерезать важные коммуникации. В целом же продвижение русских происходит довольно равномерно, а фронт их наступления, несмотря на большую протяженность остается сомкнутым и единым. Кольцо окружения систематически сжимается все уже и уже. Через периферийные позиции противник вторгается теперь вовнутрь так называемой крепости. Наш фронт становится с каждым днем все тоньше, местами даже без связи отдельных звеньев, а тем самым гораздо уязвимее. Но у немецкого командования нет никаких резервов. Эта слабость – попутный ветер для замыслов русских.