Побег - Ласки Кэтрин - Страница 7

Феа горячо воскликнула в ответ:

– Но ведь ты, Вьеха, всегда была добра ко мне, пока мы жили в трюме. Ты не жадная, как Центелло. Ты всегда делилась всем, что у тебя есть. Ты гораздо больше, чем Вьеха[5]. В твоей широкой груди бьется большое сердце.

– Значит, мы будем звать тебя Корасон![6] – кивнула Эстрелла.

– Но меня всегда звали Вьехой, я не уверена, что смогу привыкнуть к новому имени…

Старшая кобыла нерешительно посмотрела на подругу. Вьеха была потрясающе красива: очень темно-гнедая, с такими же темными пятнами на белом крупе и задних ногах – словно на нее кто-то накинул горностаевую мантию. Люди называли такую масть пегой.

– И все же теперь, с твоего позволения, мы будем звать тебя Корасон, – решительно сказала Эстрелла.

– А меня? – спросил серый жеребец. – Меня люди старым не называли, хотя я старше Корасон. Они называли меня Гордо[7].

– А какое имя тебе хотелось бы носить? – спросила Эстрелла.

– Пока не знаю. Хочу подождать, посмотреть…

– Что посмотреть? – с любопытством поинтересовался молодой жеребец.

– Посмотреть, вдруг я найду свое имя или оно само меня найдет, – серьезно ответил Гордо.

Лошади тихонько заржали, словно хихикая над его словами.

– Как же нам называть тебя, пока ты ждешь встречи со своим именем? – спросила Корасон.

– Эсперо![8]

– Эсперо? – переспросила Эстрелла. – Хорошее имя.

– Да, и с ним легче терпеть. Я научился терпеть, это умение приходит с возрастом.

– Мы могли бы называть тебя Пасьенсо…[9]

– Нет! – твердо сказал серый жеребец. – Мне нравится Эсперо.

– Значит, ты будешь Эсперо – пока не найдешь свое истинное имя или оно не найдет тебя! – торжественно провозгласила Анжела.

– А я знаю свое истинное имя! – с радостным ржанием воскликнул молодой жеребчик.

– И каково же оно, Митти? – ласково спросила Анжела.

Глаза у вороного Митти были разного цвета: один карий, другой голубой. Голубой выделялся на черном фоне, сверкая, словно драгоценный камень или кусочек летнего неба, случайно проглянувшего сквозь ночную тьму.

– Никогда не понимала, почему люди зовут тебя Митти! – фыркнула Эстрелла.

– Это сокращенное от Mitad y Mitad, Половинка и Половинка. Один глаз голубой, другой карий. Как будто я полукровка. Но я видел свое отражение в ведре с водой, и мне нравится мой голубой глаз.

– Тогда, быть может, нам так и называть тебя – Голубой Глаз? – спросила Анжела.

– Нет-нет. Зовите меня Селесто[10]. Пока мы плыли, я смотрел на небо – оно того же цвета, что и мой глаз. Оно вошло в мою душу, и теперь я стал целым, обретя свое истинное имя.

Анжела неуверенно переступила с ноги на ногу.

– Но как же мы… Что, если мы встретимся с нашими хозяевами, и они станут звать нас нашими старыми именами?

– Хочешь сказать, их старыми именами? – резко повернулся к ней Эсперо.

– Хорошо, пусть их именами. Не запутаемся ли мы, Гор… я хотела сказать, Эсперо?

– Нет! И выкини из головы мысли о встрече с ними. Отныне у нас свой путь, и мы принадлежим сами себе. У нас больше нет хозяев.

Кобылы обменялись тревожными взглядами.

Когда взошла луна и небо усыпали мириады звезд, лошади расположились на ночлег под пальмами, возле ручья. Широкие листья надежно укрывали их, рядом журчала чистая вода. «Куда же нам дальше держать путь?» – с тревогой думала Эстрелла.

Они должны идти вперед. Юная кобыла знала это не разумом – всем своим естеством. Знание это жило в костях и в крови, в копытах и в сердце. Короткая вспышка в глазах умирающей матери. Крошечная фигурка, мчащаяся сквозь море трав.

Эстрелла уже убедилась, что умеет бегать. Несмотря на тесноту гамака и свою полную беспомощность с первых дней жизни, она не ослабела, ноги у нее были сильными, а сердце – выносливым. И их – ее и четверых ее спутников – ждало и звало нечто необычное и волнующее. Это неведомое Нечто было даже сильнее власти людей.

От волнения Эстрелла не могла заснуть. Она скучала по запаху матери, а стоило задремать, и к ней тут же приходили мрачные и страшные сны о зловещем черном лезвии, вспарывающем морскую гладь… В ночной тишине не на что было отвлечься, и Эстрелла невыразимо страдала. Ей так хотелось уткнуться в теплый материнский бок!

Внезапно она поняла, что мама больше никогда не вернется, что она ушла навсегда, – и из груди лошадки вырвалось тихое рыдание.

Тишина и покой превратились в одиночество и звенящую пустоту. Мир был слишком велик для маленькой Эстреллы, а теперь в нем зияла огромная дыра.

Одной из последних фраз Перлины была «Держи голову высоко!». Теперь Эстрелле казалось, что она тонет, захлебывается в одиночестве, не в силах смириться с уходом матери. Паника внутри нарастала, и Эстрелла судорожно втягивала воздух, чувствуя, что задыхается.

Она уже несколько дней не пила молока Перлины, но именно сейчас ей мучительно захотелось ощутить его вкус. Она скучала по теплу большого материнского тела, по таинственным звукам, доносившимся изнутри, – там билось большое сердце, там спокойно и мерно работали легкие – как дыхание ветра, наполнявшего паруса… Она скучала по запаху гладкой шерсти и пота. Это и был ее особенный и неповторимый запах – запах Перлины.

До того как ветер стих, а корабль остановился, парнишка-конюх и кузнец нежно и аккуратно забирали Эстреллу из гамака, относили к матери и заботливо поддерживали, пока малышка ела. Это было самое лучшее время! Мама стояла очень тихо, и они обе старались: Эстрелла – сосать поэнергичнее, мама – стоять поспокойнее. Кузнец и конюх позволяли Эстрелле стоять на полу, чтобы она могла научиться хоть немного управлять своими голенастыми и непослушными тогда ножками. А потом мама всегда говорила:

– Эстрелла, сейчас для тебя самое важное – пить мое молоко и расти сильной и здоровой. Но на земле кушать, конечно, проще.

– Почему, Мамита?

– Потому что земля не двигается.

Ну, вот она и на земле. Земля не двигалась – но Эстрелла все равно чувствовала себя одиноко и неуверенно. Она проскакала вдоль берега, ощутила прелесть быстрого бега и вкус летящего навстречу ветра, но рокот моря по-прежнему напоминал ей о матери. Мерный бег волн – это ее гамак тихо качается в трюме рядом с мамой. Волны бьются о борт корабля – в ритме маминого сердца. А здесь, на берегу, под широкими листьями пальм, сквозь которые подмигивают звезды, на твердой земле, у Эстреллы не было воспоминаний, связанных с мамой. Этот мир ей еще только предстояло полюбить, а пока… Она прижала уши и закрыла глаза.

Внутри вдруг возникло странное ощущение – смесь страха и ярости. Лошадка знала, что нельзя давать этим чувствам волю, они отравляли не хуже яда. И все же не могла от них избавиться.

Я хочу умереть! Хочу умереть прямо сейчас и забыть кровь в воде, забыть страшную белую тень, которая забрала у меня Мамиту!

В этот момент знакомый аромат коснулся ее ноздрей. Эстрелла вскочила, вытянула шею, жадно втянула трепещущими ноздрями воздух.

И ощутила запах нового мира, которого еще не знала. Запах древней родины. Запах матери.

Эстрелла почему-то стала успокаиваться. Вокруг было тихо, и знакомый запах никуда не исчезал – она все еще чувствовала его в воздухе. Кобылка махнула хвостом, опустила голову и почувствовала, как понемногу спадает напряжение.

Юная лошадка долго стояла неподвижно, и лунный свет заливал ее спину и круп, играл бликами на шелковистой гриве и хвосте. До ее ушей долетали шорохи и шепоты, стрекотание и свиристение – так переговаривались среди деревьев ночные обитатели здешних мест. Одного из них она даже увидела – маленькое существо ловко передвигалось по лианам, перелетая с дерева на дерево. Эсперо о них рассказывал. Назывались эти существа обезьянами, и моряки часто держали их в роли домашних питомцев.