Сан-Антонио в Шотландии - Дар Фредерик - Страница 23

Как это печально: юная золотоволосая девушка толкает креслокаталку противной старухи, похожей на злую колдунью. Есть от чего сжаться сердцу южанки.

– Дальше? – подгоняю я.

– Ну, девчонка стала красивой девушкой с округлостями, как у капота «ланчии».

– О, Казимир! – возмущается мадам Фернейбранка, шокированная смелостью сравнения, а может, и из зависти, потому что ее собственные молочные пакеты похожи на спущенные пляжные матрасы.

Фернейбранка игриво смеется.

– А потом в один прекрасный день мамаша Мак-Геррел улетела к себе на родину. Кажется, ее племянник погиб в Африке и ей пришлось заняться делами.

Довольно короткое молчание.

– Как это грустно, – заключает хозяйка дома.

– Отлично, Ферней, – говорю я, – вы сделали полный обзор положения. А теперь, если не возражаете, перейдем к деталям...

– Может быть, лучше перейти к бараньей ноге? – шутит он.

– Одно другому не мешает. Мадам, ваш рыбный суп просто божествен. Она воркует:

– О, господин комиссар, мне очень приятно. Довольная, она подает такое ароматное блюдо, что у меня сводит кишки.

– Какие детали? – возвращается мой коллега к нашим баранам (точнее, овцам).

– С кем старуха общалась в Ницце?

– Ни с кем, кроме своего врача.

– Вы узнали имя и адрес этого эскулапа? Он достает бумажник и вынимает листок бумаги, покрытый заметками

– Доктор Гратфиг, улица Гра-дю-Бид...

– Зато Синтия должна была иметь кучу знакомых. Она наверняка училась, имела товарищей, общалась с торговцами.

– Не особо. Когда она приехала, ей было четырнадцать лет. Вместо того чтобы отдать девочку в лицей, старуха записала ее на заочные курсы, чтобы обучение оставалось английским. У Синтии была тяжелая жизнь: служанка, сиделка, да еще и учеба в одиночку. Она общалась только с местными коммерсантами.

Вот все, что мне может сообщить Фернейбранка. Это немало. Теперь я лучше разбираюсь в пружинах дела.

– Скажите, Казимир, Мак-Геррелы по-прежнему владеют своим домом?

– Да, по-прежнему.

– Они его сдали?

– Нет, стоит закрытый.

– Для скупердяев это означает потерю неплохого источника доходов, а?

– Да, верно.

Мы заканчиваем ужин, разговаривая совсем о другом. Казимир мне рассказывает последний марсельский анекдот. Я знаю его уже лет двадцать, но смеюсь, чтобы доставить ему удовольствие. Чтобы не остаться в долгу, я рассказываю ему анекдот про голубого, который пришел к психиатру. Он его не понимает, но, чтобы доставить мне удовольствие, ухохатывается. Мы прикончили три бутылки розового и пребываем в легкой эйфории, когда я вдруг заявляю:

– Ну ладно, пора за работу! Фернейбранка хлопает себя по ляжкам:

– Ха-ха! Очень смешно. На такие хохмы способны только парижане.

Поскольку я встаю из-за стола с совершенно серьезным видом, он перестает смеяться.

– Вы куда?

– К Мак-Геррелам, мой добрый друг.

– Но...

– Да?

– Я же вам сказал, что там уже два года никто не живет!

– Ну и хорошо, значит, путь свободен.

– Как вы собираетесь войти в дом?

– Вообще-то через дверь, если замок не очень сложный. Пауза.

– Хотите пойти со мной?

– Но... Но...

Он смотрит на свою жену, на пустую бутылку и на мое обаятельное улыбающееся лицо. Мои методы его ошарашивают.

– В такое время!

– На юге я предпочитаю работать в ночной прохладе. Пойдемте со мной, коллега Всю ответственность я беру на себя.

Он следует за мной.

Большой дом покрашен охрой, но очень давно, и на фасаде заметны следы струй дождя Балконы заржавели, сад запущен. Только две пальмы сохраняют дому вид летней резиденции

По моей просьбе Ферней заехал в комиссариат за отмычкой. Ворота мы открываем без труда.

– Слушайте, Сан-Антонио, – шепчет Ферней, которому явно не по себе, пока мы идем по аллее, – то, что мы делаем, незаконно.

– Зачем же тогда быть представителем закона, если не иметь возможности хоть изредка нарушать его? – возражаю я.

Пока до него доходит, мы тоже доходим – до крыльца. Несколько попыток, и дверь открывается. Нам в нос бьет запах плесени и нежилого помещения.

– Попытаемся найти рубильник, – говорю.

– А вы хотите включить свет? – беспокоится Фернейбранка.

– Владельцы находятся за две тысячи километров отсюда, так что меня удивит, если они увидят свет...

Освещая себе путь фонариком, я иду в кладовку, нахожу рубильник, поднимаю рычаг. Вспыхивает свет.

Довольно удручающее зрелище. Обои отслоились, потолки в трещинах, лепные украшения крошатся, повсюду паутина.

Мы осматриваем комнаты одну за другой. Прямо замок Дрыхнущей Красотки. Кресла под чехлами, кровати и столы накрыты покрывалами. В этом есть что-то похоронное...

– Эге, – шепчет мой друг, – хорошенький кошмарчик, а?

– Да, неплохой, – соглашаюсь я. Мы обходим оба этажа, открывая все двери, включая те, что от шкафов, и те, что ведут в туалеты.

– Скажите, – вдруг спрашивает Казимир, – а что конкретно вы ищете?

– Не знаю, – серьезно отвечаю я, – именно поэтому обыск так увлекателен.

Мы спускаемся в погреб. Классическое подвальное помещение: котел системы отопления, винный погреб, чулан. Котел полностью проржавел, угля почти не осталось. В винном погребе мы находим только пустые бутылки и ящики. В чулане хранятся садовые инструменты, такие же ржавые, как котел.

Фернейбранка недоволен. Он собирался поиграть с приятелями в белот, а вместо этого приходится торчать в заброшенной вилле, пропахшей плесенью. Знаменитый столичный коллега начинает действовать ему на нервы.

– Не очень-то мы продвинулись, – усмехается он. В тот момент, когда он усталым голосом произносит эти пророческие слова, между моих ног пробегает крыса, да так быстро, что я не успеваю шарахнуть ее каблуком.

– Поганая тварь! – ворчит мой коллега. – Но откуда она вылезла?

– Отсюда.

Я показываю на дыру в полу погреба. Странно, крысиная нора находится не в стене, а в самой середине цементного пола. Я беру какой-то прут, валяющийся рядом, и сую его в дыру. Прут опускается вертикально на добрый метр, прежде чем остановиться.

Я поворачиваюсь к Фернею. Король анисовки уже не смеется. Он смущен.

– Что это значит? – спрашивает он.

– Сейчас увидим.

Я копаюсь в инструментах и нахожу лом. Вставляю его конец в крысиную нору и с силой нажимаю. Под моим ботинком громко хрустит цемент.

– Вы ничего не замечаете, Казимир? – спрашивай) я знаменитого полицейского Лазурного берега.

– Замечаю, – отвечает он. – В некоторых местах цемент отличается от остального.

Он со вздохом берет мотыгу и помогает мне рыть. Через пять минут мы снимаем пиджаки, через десять закатываем рукава, через пятнадцать начинаем плевать на ладони, а через двадцать снимаем цементную корку толщиной сантиметров в тридцать. Расширить дыру уже проще. Этот слой цемента клали люди, имевшие весьма слабые представления о строительном деле. Слишком много песка. Когда бьешь по цементу, он крошится или отлетает кусками. Мы снимаем больше квадратного метра. С нас льет пот, будто мы только что из сауны.

– Отличное средство для пищеварения! – брюзжит Фернейбранка.

Мы откладываем лом и мотыгу и беремся за лопаты. Мои руки горят, но меня воодушевляет непонятная сила. Я рою изо всех сил и устанавливаю рекорд для Лазурного берега, где лопаты служат рабочим главным образом как подпорки.

Полчаса усилий. Фернейбранка не выдерживает.

– Ой, мамочка! – стонет он, садясь на ящик. – Вы меня совсем выжали, коллега. Я впервые рою землю не в саду, а в погребе. Я ничего не отвечаю, потому что достиг цели. Эта цель – скрюченный скелет, на котором еще сохранились куски тряпок, которые были платьем.

– Взгляните-ка, Казимир...

Он подходит, наклоняется и присвистывает.

– Это вы и рассчитывали найти?

– Пока не начал копать, нет. Меня привело сюда шестое чувство, оно мне подсказывало что-то в этом духе.