Второго Рима день последний (ЛП) - Валтари Мика - Страница 7

С островов на греческом море пришло несколько судов с грузом хлеба, оливкового масла и вина. Ходят слухи, что турки опустошили Морее. Поэтому ждать оттуда какую-либо помощь бесполезно, если Константин вообще может рассчитывать на своего брата. Ведь Деметриос был противником унии ещё с того памятного события во Флоренции. Когда кесарь Иоанн умер, то лишь благодаря их матери не вспыхнула братоубийственная война.

Я не знаю греков, не могу понять их души. Они всегда останутся чужими для меня. Даже счёт времени у них иной, чем у меня. Этот год у них 6960 от сотворения мира. Для турок 856 от Пророка. Какой ненормальный мир! А может, я просто чересчур латинянин в душе?

Я посетил генуэзскую Пера на другой стороне залива. Никто не задавал мне никаких вопросов. Переполненные лодки беспрерывно снуют по заливу. Торговля у генуэзцев идёт бойко. Если бы я захотел, то мог быстро разбогатеть на торговле оружием. Если бы я продавал грекам устаревшее оружие по грабительским ценам, они, возможно, лучше бы относились ко мне, уважали меня и считали добропорядочным человеком.

В каждой забегаловке в Пера можно продать или обменять информацию. Ведь генуэзцы не находятся в состоянии войны с султаном. Это тоже какой-то идиотизм. Через Пера султан Мехмед узнаёт обо всём, что происходит в Константинополе. Впрочем, мы тем же путём узнаём, как идут военные приготовления султана.

Итак, сегодня она не пришла. Наверно, хотела только выиграть время, чтобы избавиться от меня подходящим способом и замести за собой следы. Ведь я даже имени её не знаю.

Она гречанка, как и я – грек по крови своего отца. Нездоровая, хитрая, предательская, жестокая кровь Византии. Если женщина – христианка или турчанка – наихитрейшая из всех существ, то гречанка – наихитрейшая из всех женщин. Ведь она впитала опыт двух тысячелетий.

Из свинца моё сердце. Расплавленный свинец – кровь в моих жилах. Ненавижу я этот умирающий город, слепо глядящий в своё прошлое и не желающий понять, что смерть приближается к его воротам.

Ненавижу потому что люблю.

26 декабря 1452.

Сегодня мой слуга удивил меня, явившись ко мне с предостережением:

– Мой господин, ты не должен слишком часто посещать Пера.

Впервые я внимательно присмотрелся к нему. До сих пор он был для меня лишь неизбежным злом, которое перешло ко мне по наследству вместе с нанятым домом. Он следил за моей одеждой и покупал мне еду, присматривал за домом, подметал двор и, без сомнения, снабжал Чёрную комнату в Блахернах информацией о том, что я делаю и с кем встречаюсь. Ничего не имею против него. Он старый человек и мне его жаль. Но у меня никогда не возникало желания к нему приглядеться. Теперь я это сделал. Он оказался невысоким старичком с редкой бородкой. У него больные суставы и грустные бездонные греческие глаза. Его одежда обветшала и на ней полно масляных пятен.

Я спросил его:

– Кто тебе велел мне это сказать?

Он ответил неожиданно:

– Я желаю тебе добра. Ведь ты мой господин, пока живёшь в этом доме.

Я возразил ему:

– Но ведь я латинянин.

Он отрицательно замотал головой:

– Нет, нет! Ты не латинянин. Я узнаю твоё лицо.

К моему безграничному удивлению он бросился передо мной на колени и стал искать мою руку, чтобы её поцеловать. Он просил:

– Не брезгуй мной, господин! Я выпиваю вино, которое остаётся на дне кувшина, подбираю мелкие монеты, которые ты теряешь, а немного оливкового масла я дал больной тёте, ведь все мои родственники очень бедные люди. Но если ты возражаешь, я этого больше делать не буду, потому что я узнал тебя.

– Мне не жалко денег на хозяйство,– ответил я, не переставая удивляться. – Это право бедняка жить тем, что остаётся на столе богача. Что касается меня, то пока я твой господин, можешь содержать хоть всю свою семью. Деньги для меня не главное. Недалёк тот день, когда и деньги и имущество потеряют всякое значение. Перед смертью мы все равны, а на весах бога достоинства букашки весят не меньше, чем достоинства слона.

Я произнёс целую речь, стараясь в то же время рассмотреть его лицо. Мне показалось, что выглядит он приличным человеком, но лицо человека лжёт, да и разве может один грек доверять другому?

Он мне ответил:

– В следующий раз, если захочешь, чтобы я не знал, куда ты идёшь или чем занимаешься, тебе не обязательно запирать меня в подвале. Там так холодно, что мои кости превратились в лёд. С тех пор я простужен, у меня болят уши, и состояние моих колен ухудшилось.

– Встань, дурень, и полечи свои немочи вином,– сказал я, вынимая из кошелька золотой бизан. Для него это было целое состояние, ведь в Константинополе бедные очень бедны, а богатые очень богаты.

Он взглянул на монету в моей руке, и лицо его просветлело, но он потряс головой и сказал:

– Господин, я жаловался не ради денег. Тебе не надо меня покупать. Как только ты пожелаешь, я не буду видеть и слышать того, чего ты не хотел бы, чтобы я видел и слышал. Приказывай.

– Я тебя не понимаю.

Он указал на жёлтого пса, который уже начал толстеть и лежал на своей подстилке у двери с опущенным носом, глядя на меня.

– Разве этот пёс не слушается тебя и не идёт за тобой? – спросил он.

– Не понимаю, о чём ты говоришь,– повторил я, бросая на ковёр золотую монету. Он наклонился и поднял её, а потом заглянул мне в глаза.

– Тебе не надо таиться от меня, господин,– сказал он. – Твоя тайна для меня свята. Я беру эту монету, потому что ты приказал. Мне и моей семье она доставит большую радость. Но ещё большая радость для меня – служить тебе.

Его странные намёки заинтриговали меня. Скорее всего, он, как многие другие греки, подозревает, что я всё ещё тайно служу султану и только делаю вид, что убежал от него. Возможно, он надеется извлечь из этого пользу и избежать неволи после взятия города султаном? Его подозрения были бы для меня полезны, если бы я хотел что-то скрыть. Но разве можно довериться человеку столь низкого происхождения?

– Ты ошибаешься, если думаешь, что будешь иметь от меня какую-либо корысть, – ответил я резко. – Я не состою на службе у султана. Стократно и до границ моего терпения я повторял это тем, кто нанял тебя следить за мной. Я больше не служу султану!

Он ответил:

– Нет, нет! Я это знаю. Ты не можешь служить султану. Я тебя узнал, и словно молния ударила в землю рядом со мной.

– Ты пьян? – спросил я. – Бредишь. Простуда помутила твой разум? Я не понимаю о чём ты говоришь.

Но в глубине души всё это взволновало меня дивным образом.

Он склонился передо мной и сказал:

– Господин, я пил вино. Больше такого не повторится.

Но его странные речи, почему-то, вынудили меня пойти и внимательно изучить в зеркале отражение своего лица. Из-за лени и неаккуратности у меня отросла немалая щетина. Я решил больше не ходить к брадобрею, а бриться самостоятельно, старательнее, чем прежде. Ещё я решил сменить одежду, чтобы ни у кого не возникало сомнения, что я латинянин.

2 января 1453.

Пришла! Пришла ко мне несмотря ни на что. На ней был светло-коричневый плащ и мягкие коричневые сапожки. Может, ей казалось, что это удачная маскировка, но даже самый наивный глупец не смог бы принять её за женщину неблагородного происхождения. Покрой плаща, головной убор, уже то, как она обернула голову тонкой, словно дымка, вуалью, чтобы скрыть лицо, выдавали её происхождение и воспитание.

– Здравствуй, благословенная богом! – сказал я, не сумев сдержать слёз, набежавших на глаза. Жёлтый пёс приветливо махал ей хвостом.

– Это безумие,– сказала она. – Безумие и колдовство. Я не смогу оправдаться, но справиться с собой и не прийти было выше моих сил. Я пришла против своей воли.

– Как ты вошла в дом?– спросил я поспешно. Она всё ещё прикрывалась вуалью.

– Маленький кашляющий человечек открыл на мой стук. Ты должен дать своему слуге приличную одежду и приказать ему привести себя в порядок. Он так стыдился своего вида, что повернулся ко мне спиной и даже не посмотрел на меня. Твоему дому тоже не помешала бы приборка,– сказала она и вдруг быстро отвела глаза от того места, где стояла кровать. Я набросил покрывало на постель и поспешно вышел из дома. Мой слуга стоял во дворе и всматривался в облака.