Второго Рима день последний (ЛП) - Валтари Мика - Страница 50

– Хорошо это или плохо, но Генуя – мой родной город,– сказал он. – Венецианский флот слишком силён в сравнении с генуэзским, и небольшое кровопускание для восстановления равновесия в порту ему на пользу.

Мы уже сходили со стены, когда я бросил последний взгляд на подёрнутый дымом берег Пера и схватил Джустиниани за руку. Там показался султан на белом скакуне, и восходящее солнце рассыпалось разноцветными искрами в драгоценных камнях его тюрбана. Он подъехал к самому берегу и остановился на небольшом возвышении. К нему тут же подвели ограбленных и раздетых пленников со связанными за спиной руками. Это были матросы, спасшиеся с потопленной галеры. Вокруг нас люди показывали пальцами и кричали, что узнают Джакомо Коко.

Из Блахерн тут же прибежала группа венециан, оставивших свои посты на стене. Джустиниани приказал им вернуться, но они возразили, что подчиняются только своему байлону, который поехал в порт, чтобы встретить сына. Им он приказал прибыть туда же в полном вооружении.

Развивающиеся события прервали спор. Мы вновь в безмерной тревоге обратили свои взоры к Пера. Турки заставили пленных встать на колени, и палач замахал мечом. Катились головы, брызгала кровь. Но и этого туркам было мало. Они вкопали в землю частокол заостренных кольев и насадили на них безголовые тела, а потом на самый верх надели отсечённые головы с ощеренными ртами и перекошенными лицами. Многие из нас закрывали глаза, чтобы не видеть эту страшную картину. Какую-то женщину вырвало и, шатаясь, она сошла со стены.

Пленных было так много, что первые уже висели окровавленные на кольях, а последние ещё ждали казни. Султан не пощадил никого. Когда взошло солнце, сорок окровавленных трупов висели на кольях, и их отрубленные головы взывали о мести, хотя уста были немы.

Джустиниани сказал:

– Не думаю, что хоть один венецианин захочет после этого сходить в гости к туркам.

В это время к берегу подошли на вёслах шлюпки с вооружёнными людьми с кораблей. Их оружие блестело на солнце. Увидев их, Джустиниани нахмурил брови:

– Что здесь происходит?– спросил он подозрительно.

Мы услышали за спиной перестук копыт. Венецианский байлон промчался мимо нас бешеным галопом, несмотря на свой возраст и полноту, а за ним скакал его сын с обнажённым и всё ещё окровавленным мечом.

– Ко мне, венециане! – кричали они. – Тащите пленных!

Джустиниани напрасно взывал, требуя, чтобы ему подали коня. Потом успокоился и сказал:

– Я всё равно не могу снять своих людей со стены у ворот святого Романа. Пусть этот позор падёт на головы венециан. Ты ведь сам видел, как они в панике бросили свои корабли и удрали.

Вскоре взбешённые венецианские матросы и солдаты с градом ударов и пинков приволокли пленных турок, собранных из башен и подземелий. Часть из них была схвачена в городе, когда началась осада. Но большинство попали в плен во время ночных вылазок с целью разведки, возле ворот святого Романа и в других местах. Многие были ранены и едва могли идти. Через час около двухсот пленных были собраны возле портовой стены. Венециане топились вокруг, и часто кто-либо из них подходил к пленным, бил их по лицу, пинал в живот или рубил куда попало мечом. Многие пленные падали на землю и оставались лежать. Другие пытались молиться или просто взывали к Аллаху.

Джустиниани кричал венецианцам:

– Это мои пленные. Я буду жаловаться кесарю.

Венецианцы отвечали:

– Заткни рот, проклятый генуэзец, пока мы не повесили тебя самого. Их было несколько сотен в полном вооружении. Джустиниани понял, что ничего не сможет сделать и его собственная жизнь под угрозой. Он подошёл к байлону и попытался его вразумить:

– Я не виноват в том, что совершили генуэзцы из Пера. Мы все здесь сражаемся во имя бога и ради спасения христианства. Вам не прибавит славы казнь этих несчастных, многие из которых мужественные люди и в плен попали из-за ранения. Не совершайте глупость, ведь тогда ни один турок не пожелает сдаваться, и будет сражаться до конца.

Байлон воскликнул с пеной на губах:

– Ещё не остыла кровь наших родных и близких, а ты, подлый генуэзец, не стесняешься брать турок под свою защиту. Может, ты собираешься получить за них выкуп? Ха! Генуэзец продаст собственную мать, если ему хорошо заплатят. Ха! Мы покупаем твоих пленных за хорошую цену. На!

Он сорвал с пояса кошелёк и бросил его под ноги Джустиниани. Тот побледнел, но сдержался и отошёл, знаком предложив мне следовать за ним.

Венециане стали вешать пленных турок одного за другим на выступах и зубцах стены, а также на башнях напротив места, где султан казнил венециан. Повесили даже раненых, всего двести сорок человек, по шесть человек за каждого казнённого венецианца. Моряки не стеснялись исполнять обязанности палача. Байлон лично повесил одного из раненых.

Когда мы отошли от стены на некоторое расстояние, Джустиниани прибавил шагу. Навстречу ехали два всадника – патруль резервных войск. Джустиниани приказал им спешиться и отдать нам коней. Вскоре мы прибыли в резиденцию кесаря. Кесарь закрылся в башне и молился перед иконой. В своё оправдание он сказал, что вынужден был уступить требованиям венециан и дать согласие на экзекуцию, иначе они бы взяли пленных силой, подрывая его авторитет. Джустиниани объявил:

– Я умываю руки. Ничего поделать не могу. Не могу снять с вылома ни единого человека, хотя многие венециане оставили свои посты. Держи наготове резервы. Иначе я не отвечаю за то, что может произойти.

Перед тем как вернуться на свой командный пункт, Джустиниани некоторое время наблюдал за турецким станом. Но ближе к вечеру он-таки появился в порту с двадцатью своими солдатами. После казни безоружных турок венециане распалились. Правда, многие из них вернулись на стены, а байлон заперся в Блахернах, оплакивая бесславную гибель Джакомо Коко. Но оставшиеся группами слонялись по порту, вопя об измене и требуя смерти генуэзцев. Если им по пути встречался генуэзец, его сбивали с ног, вываливали в грязи и пинали ногами, не заботясь о целостности рёбер.

Когда они стали выбивать двери и окна у одного из генуэзских купцов, Джустиниани приказал своим закованным в железо солдатам двинуться лавой и очистить улицу от венецианского сброда. Началась всеобщая бойня. Скоро дрались уже повсюду в портовых улочках, свистели мечи, и лилась кровь. Стражи порядка забили тревогу, и Лукаш Нотарас прискакал сверху с холма во главе отряда греческих всадников, которые стали охотно топтать конями как венециан, так и генуэзцев. Греки, которые прежде прятались по домам, осмелели и стали бросать камни с окон и крыш, бить длинными палками пробегавших мимо латинян.

Бойня длилась уже два часа, и солнце стало клониться к горизонту, когда в порт приехал сам кесарь в зелёном императорском плаще из парчи, пурпурном кафтане, пурпурных сапожках и золотой дугообразной короне. Рядом с ним ехал венецианский байлон, также одетый соответственно сана. Байлон обратился к Джустиниани, его щёки дрожали. Он молил о прощении за оскорбительные слова, которые произнёс утром. Кесарь ронял слёзы и обращался к латинянам, чтобы ради Христа забыли о внутренних распрях перед лицом грозящей всем опасности. Если кто-то из генуэзцев в Пера оказался предателем, то ведь не виноваты в этом все генуэзцы.

Их призывы вызвали своего рода братание, в котором принял участие и Лукаш Нотарас. Он поднял руки байлона и Джустиниани и назвал их братьями, призвал забыть старые обиды и недоразумения, раз уж все мы поставили свои жизни на карту, чтобы уберечь город от турок. Мне кажется, в эту минуту Нотарас был вполне искренен и благонамерен, ведь под влиянием внутреннего порыва в греках легко пробуждаются благородство и самопожертвование.

Но и Джустиниани и Минотто – оба черпали знания о политике из мудрости и опыта своих городов – посчитали, что это была только ловкая игра, и Нотарас лишь воспользовался удобным случаем для налаживания дружеских отношений с латинянами.

Потом все сели на коней, люди Нотараса окружили район порта, а кесарь, Джустиниани, Минотто и Нотарас ходили по улицам, призывая и упрашивая во имя Христа сохранять спокойствие, забыть о раздорах. Церемониальные одежды императора действовали даже на самых дерзких латинян, и они не осмеливались выказывать неповиновение.