Страницы прошлого - Бруштейн Александра Яковлевна - Страница 60

«Пациентка», «Благотворительница» и другие были сценки-монологи, исполняемые Савиной с почти бессловесными партнерами, только подыгрывавшими ей. Но среди пустышек были и такие пьесы, где замечательная игра Савиной сплеталась с такой же игрой других, великолепных актеров Александринки; тогда получался спектакль, где талант и мастерство замечательных актеров заставляли порою забывать серость драматургического материала, скрадывали убогую бессодержательность пьесы. Таким спектаклем была шедшая много лет на сцене Александринского театра комедия Дьяченко «Тетенька».

В этой пьесе Савина играла столичную вдовушку, приезжающую в провинцию навестить свою племянницу. Племянница живет у двух милых старичков, которых изображали Варламов и Стрельская. В серенькое провинциальное существование впархивает яркий столичный мотылек - Савина. Немедленно вслед за нею влетает примчавшийся из столицы поклонник,- его изображал Сазонов. В короткий срок приезжая «тетенька», изящная, красивая, умница, переворачивает вверх дном провинциальный дом и провинциальное общество. Она не оставляет камня на камне в старом, сладко похрапывающем уюте, будоражит привычки и старозаветный уклад жизни милых старичков, она вызывает переполох, как зонтик, воткнутый в муравейник. Она великодушно, легко и грациозно устраивает счастье своей юной племянницы с ее женихом, а попутно и свое собственное счастье с прилетевшим за нею столичным поклонником.

В первом действии Савина появлялась в строгом дорожном костюме, она держала себя кроткой овечкой, она всем восхищалась, чтобы не обидеть родню. Но минутами умнейшие глаза Савиной сверкали веселой усмешкой, и в ее восклицаниях прорывались нотки добродушной иронии:

- Ах, здесь не ужинают? Да, да, это полезно для здоровья!

- Чай пить? Ах, чай в семейном кругу - какая прелесть!

Приезд поклонника ненадолго выбивал тетеньку из равновесия. На миг Савина вся вспыхивала любовью к нему, радостью, вызванной его приездом. Но тут же она быстро и искусно выпроваживала его, перекрывая его излияния, тесня его к выходу: «Уходите! Уже поздно, здесь уже поздно! Здесь рано ложатся, здесь не ужинают! Приходите завтра… Да уходите же, вам говорят!» Но необыкновенно выразительные, сверкающие глаза Савиной смотрели на него ласково, любовно: «Вот ты какой! Прилетел за мной…»

Во втором действии Савина в своем оранжевом халатике казалась нарядной бабочкой, вылупившейся из серенького кокона первых моментов встречи с родными. Тетенька - Савина уже чувствовала свою власть над всем и всеми, она вертела ими, как хотела, и упивалась этой властью. Лишь со столичным поклонником ей не так легко было справляться: она его любила. Она и из Петербурга-то уехала в глушь, чтобы проверить себя и его. В исполнении Сазонова столичный поклонник был аквилон, буйный вихрь увлеченности, страстного порыва. Был такой момент во втором действии, когда Сазонов в порыве любви и восторга схватывал Савину обеими руками за тоненькую талию, отрывал от пола и легко кружил ее вокруг себя по воздуху, как куклу или ребенка. Савина кричала, голосом, одновременно и сердитым, и счастливым: «Перестаньте! Сумасшедший!»,- летая по воздуху вокруг Сазонова, как сверкающий оранжевый луч.

Третье действие увенчивало все тетенькины начинания. В доме добрых стариков был бал, все веселились и были счастливы, и самой счастливой была тетенька - Савина. Она летала по бальному залу, управляя и командуя всем и всеми, упиваясь и наслаждаясь своим могуществом. Зритель - из высшего света и из гостинодворского купечества, модный петербургский адвокат или врач, приказчик из Апраксина рынка - все были в восторге. Но и галерка дружно аплодировала и вызывала Савину. После такого бесплодного пустячка, как «Тетенька», студентам, конечно, не пришло бы в голову по окончании спектакля выпрячь лошадей и впрячься самим в экипаж актрисы, как это делывалось в те времена после больших, волнующих общественно-значительных спектаклей. Но не отдать должного ювелирной игре Савиной, ее несравненному мастерству тоже было невозможно.

Я несколько раз пыталась прочитать пьесу «Тетенька», но бросала после первых же страниц. Это был такой надоевший уже и тогда сюжетный трафарет, что читать пьесу было немыслимо. Это даже не было смешно,- комизм создавали актеры Александринки. Интересно, что даже несмотря на постановку «Тетеньки» в столице эта пьеса сравнительно мало шла в провинции, лучшие провинциальные театры,- в том числе виленский,- не поставили ее. Дело было здесь не только в том, что эти театры пренебрегали такой драматургией,- мало ли и они ставили пустых и вздорных «салонных» пьес! Но в «Тетеньке» спасать пьесу должна была не только одна исполнительница заглавной роли, но и весь актерский состав в целом, как это имело место в Александринке. Там спектакль был удачей не одной только Савиной, но и всех участников. Это был эталон легкого и пустого комедийного спектакля в Александринском театре начала XX века. Генерал в исполнении Варламова был совершенно умилительно глуп. От старушки Стрельской веяло, как из духовки, очаровательным семейственным теплом. С замечательной свежестью и веселостью изображали совсем молодые тогда актеры Домашева и Ходотов племянницу тетеньки и ее жениха. Незабываемую по мягкому юмору фигуру создавала в этом спектакле Левкеева в крохотной рольке купеческой дочки Печкиной. Толстая и глупая, как колода, она медленно и лениво охорашивалась и, шевеля растопыренными от множества перстней пальцами, сдобно ворковала: «А у меня тоже камушки есть!» От всего этого актерского богатства начинали сверкать самоцветами стекляшки пьесы, тусклые, как запыленные подвески старой люстры.

Сюжетная схема «Тетеньки» - обворожительная столичная дамочка приезжает в захолустье и производит там космическую бурю в бокале шампанского,- была одной из самых распространенных в тогдашней драматургии Александринского театра. С небольшими отступлениями»та схема повторялась и в излюбленном Савиной и превосходно ею играном «Пустоцвете» и в целом других пьес.

Революция 1905 года внесла некоторые изменения в комедиографию Александринского театра. Не то, чтобы в новых комедиях, появившихся после 1905 года, зазвучали сколько-нибудь острые социально-обличительные или злые сатирические ноты. Нет, важнейшей задачей этой драматургии было - успокоение, умиротворение зрителя, еще незадолго до того трепетавшего перед угрозой социальной катастрофы. Для этой цели авторы новых комедий прежде всего силились доказать, что в стране не произошло ничего важного или существенного, что ничто не изменилось, все осталось по-прежнему: смотрите сами - та же легкая непритязательная комедийная форма, те же привычные невесомые ситуации, те же знакомые комедийные маски, за которыми нет ни настоящих чувств, ни мыслей. Вместе с тем в пьесах, появившихся после 1905 года, звучали порой и новые нотки: веселое обшучивание миновавшей революционной опасности и одновременно явственное напоминание о ней, напоминание о том, что революция хотя и разгромлена, но она продолжает быть угрозой для лож и партера императорского Александринского театра и, значит, с нею надо продолжать бороться.

Типичной для этого рода комедий была пьеса В.Тихонова «Сполохи» («Жизнь достанет»). Она повествовала о злоключениях пожилого сановника, видного петербургского бюрократа Износкова. Этот государственный муж, устав от шатания устоев и считая, что таковое шатание является характерным только для столицы, приезжает отдохнуть в далекую провинциальную глухомань к своей сестре. «Я готов жить скромно, даже в бедности, но только так, чтобы я был всем доволен!… Утренний кофе, потом легкий завтрак, обед из трех-четырех блюд, вечером - какая-нибудь простокваша или омлетка о-фин-зерб - вот и все, что мне нужно!» Так излагает сановник свои пожелания, когда он в добром настроении. В гневе же он кричит на все лады: «А-а-аставьте меня в покое!» Однако столичному сановнику не удается осуществить в провинции свой идеал «жизни на основе здорового натурального эгоизма и полного невмешательства ни во что». Сполохами, отблесками революции, преследующими его и в глуши, считает он неуважительное отношение молодежи к его нравоучениям и проповедям. Это вынуждает сановника бежать обратно в Петербург, чтобы там снова возвратиться в свое ведомство, в свое министерство. «Вот это - правильно! - напутствует уезжающего сановника постоянный оппонент его в пьесе, старый провинциальный доктор.- Там, в министерствах, жизнь вас не достанет!» Эта легкая комедийная, почти водевильная линия разочарованного сановника, сдобренная даже анемично-либеральными выпадами старого доктора, переплеталась в пьесе «Сполохи» с другой линией - с драмой сестры сановника, Анны Васильевны Владыкиной, которую жизнь все-таки «достала». Владыкина, как добрая мать, надеялась уберечь своих детей от жизни. «Да, я наседка,- говорит она,- и это мои цыплята, но из-под, моего крыла никакой ястреб их не достанет!» Однако некий ястреб в лице не очень понятного зрителю и чрезвычайно отвратительного анархо-индивидуалиста Артемия все-таки соблазнил дочь Владыкиной, Любу, и сманил ее к побегу из родительского гнезда. Люба не одна бежала с Артемием: за нею последовал и ее младший брат, Костя. В лице Артемия автор поднес зрителю откровенный пасквиль на революционера, уродливую и лживую карикатуру. Автор пугал зрителя «красным призраком», напоминал ему о необходимости борьбы с не совсем еще потушенными «сполохами» недавней революции. Так легкая комедия оказывалась начиненной контрреволюционным содержанием.