О головах - Ветемаа Энн - Страница 20

Но вернусь еще раз к Айну Саарме.

Хотелось бы заронить вам в душу одно: не будем относиться к нему с чрезмерной суровостью! Мне вспоминаются слова Владимира Ильича о том, что талант — это редкость, что таланты надо беречь… Мудрые золотые слова! И если Айн Саарма не потрудился сегодня появиться среди нас, то полагаю, что причиной этому не зазнайство, а стыд. Или же… свойственное людям побережья упрямство. Упрямство, которое вполне заслуживает порицания, но которое — признаемся в этом честно! — чем-то нам и симпатично. Разве всем нам не дороги в нашей литературе образы людей побережья? Упрямых, как можжевельник на Сааремаа! Айн уехал на свой родной остров. Пускай он там спокойно подумает о своем заблуждении. Пускай придет в себя!

Что мне в заключение сказать? Я сказал бы следующее: понять — это значит простить! Голосую против исключения Айна Саармы из Союза художников!

Так через три дня после описания событий выступил на одном закрытом собрании Свен Вооре.

Новый монумент готов. Там он и стоит — на братской могиле, где погребены жертвы фашизма, и по ночам его освещают прожектора.

К монументу приносят много цветов. Они лежат перед борцом, который упал, правда, на колени, но зато его руки — длинные, как у призрака, грозно сжатые в кулаки, — это вопль о справедливости возмездия.

Из бездонного зимнего неба медленно сеются на монумент мохнатые снежинки.

В день открытия монумента я пришел туда поздним вечером. Я любовался памятником, на постаменте которого было высечено скромным шрифтом:

Старый человек в черном пальто, крупный, могучий, смотрел издали на монумент. Увидев меня, он подошел. Это был профессор Тоонельт.

— Интересно, очень интересно… — сказал он.

— Вы считаете, что монумент удался? — спросил я скромно.

— Я смотрю не на монумент, я смотрю на вас, молодой человек!

— На меня?

— На вас. Интересно было бы знать, каково у вас на душе.

Так сказал профессор Тоонельт, и его зеленые совиные глаза блеснули. Он произнес это неторопливо и не повышая голоса, а потом повернулся ко мне спиной и зашагал прочь. Падал снег, и воротник у профессора был поднят.

УЖИН НА ПЯТЕРЫХ

Пьеса в трех действиях[3]

КАДРИ

ИЛЬМАР

МАТЬ

ОТЕЦ

МАРТ

ШАХТЕРЫ

Время действия: наши дни

Место действия: сланцевая шахта в Эстонии

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Полутемная комната с довольно безликой светлой мебелью. Дверь слева ведет в переднюю и кухню, справа — в спальню. На стене несколько картин, маска Пьеро и коллекция бабочек.

Тихо играет музыка.

Когда открывается занавес, мы видим КАДРИ, которая сидит, поджав ноги, в большом потрепанном кожаном кресле, которое явно выпадает из общего стиля. У Кадри в руках тетрадь, которую она едва ли читает, так как за окном сумеречный осенний вечер.

Кадри нельзя назвать красивой. Ей около 25, но в полумраке ее можно принять за 15-летнего мальчишку — она плоскогрудая, худенькая и хрупкая, с короткой стрижкой. Она из тех женщин, во внешности которых всегда что-то не в порядке, которые не всегда верно выбирают себе одежду и прическу, если они вообще делают это сознательно. Но, несмотря на это, в ней есть свое обаяние. Она сидит почти неподвижно, но можно представить, что если она что-то предпримет, действия ее будут быстрыми, резкими, порывистыми. В ее угловатой фигурке много непокорности, непримиримости, чисто гаврошеской удали, умения постоять за себя. На Кадри старый домашний халатик, небрежно застегнутый.

Пластинка проиграла, но Кадри не спешит ее снимать, может быть, оттого, что хлопнула дверь; в передней зажегся свет, и яркая полоска перерезала сумрачную комнату.

Вскоре отворяется дверь, на пороге ИЛЬМАР, он зажигает свет и в комнате. Теперь мы видим, что здесь царят бок о бок порядок и хаос — на ковре валяется щетка, пылесос включен в розетку, на столе свежая белая скатерть и несколько тарелок, — видимо, уборка квартиры была прервана. Два стула опрокинуты на диван.

Взгляд Ильмара скользит по комнате. Если он и удивлен, то хорошо скрывает это — на лице его появляется усмешка, веселая, немного высокомерная, наигранно дружелюбная, которая не покидает его в трудные минуты. Она словно приросла к его лицу.

Ильмару лет 30, он красив; в его красоте есть что-то женственное. У него нездоровый цвет лица, отечные веки.

Ильмар выключает проигрыватель, снимает с дивана стулья, выдергивает штепсель пылесоса, прибирает на столе.

Кадри бросает на Ильмара единственный взгляд — и этого ей достаточно, чтобы понять: Ильмар не вполне трезв. Однако мы догадываемся об этом не сразу.

Пока Ильмар хлопочет, Кадри как бы внутренне напрягается, но не произносит ни единого слова, она почти недвижима, Ильмар улыбается ей своей типовой улыбкой и, посвистывая, идет на кухню, откуда сразу доносится стук посуды.

NB! Авторские ремарки на протяжении всей пьесы не стоит воспринимать слишком дословно: все они выражают лишь один из возможных вариантов игры. Однако это не значит, что к ним вовсе не следует прислушиваться.

ГОЛОС ИЛЬМАРА. Кадри, молодчина! Успела хоть немного прибрать… Что-то я не могу найти перец. Я ужасный балбес — мне просто от природы не дано находить перец. Ведь у нас на кухне все на своих местах, а я, дурачина, не вижу. Но ведь перец должен где-то быть. Я его сам вчера купил.

КАДРИ (дает обмануть себя и забывает о намерении устроить ему бойкот). Ты купил перец?

В дверях появляется победоносно сияющее лицо Ильмара.

ИЛЬМАР. Неужели я забыл? Неужели я купил только пиво? Ну, конечно, я все перепутал… (Исчезает. Вскоре снова слышится его голос.) Ну и болван… Ищу перец, а он у меня под носом. В нашем миленьком грибочке-мухоморе. (Кадри встает, идет в спальню. Ильмар появляется с блюдами. Судя по ним, предстоит праздничный ужин. Ильмар накрывает на четверых. Заметив исчезновение Кадри, он становится серьезнее.) Кадри! (Молчание.) Кадри, ведь ты тоже фаталистка… Человек не может всегда все предвидеть… Но мы успеем — раньше восьми они не явятся. (Подождав немного, идет на кухню. Выходит Кадри в светлом, полупраздничном платье. Кадри торопливо и без заметных результатов причесывается перед зеркалом. Ильмар появляется с очередными тарелками.)

КАДРИ (в боевой готовности). Прости меня, дорогой! Я, наверно, слишком непокладиста! Мой доблестный муженек, неутомимый буритель «коричневого золота», явился домой так рано, а я не бросилась ему на шею. (С иронией.) К счастью, мой герой труда весьма толстокож. (Басом, кому-то подражая — как позже выяснится, — Марту.) Но по рюмочке все же пропустили, или, как говорит ваш Март, «заложили за воротник»… Как же — в этом столько здорового юмора. Шутки «хозяев жизни».

ИЛЬМАР. Кадри…

КАДРИ. Да, счастье мое. Ты что-то сказал?

ИЛЬМАР. Нет, только подумал.

КАДРИ. Очень интересно.

ИЛЬМАР (искренне). Я подумал, что этот тон идет тебе и женушка у меня что надо. Честно.

КАДРИ (по-прежнему иронически). Жаль, что ты не смог сегодня задержаться подольше. Ведь вам за кружкой пива нужно столько важных дел обсудить. Серьезные проблемы серьезных людей. Ведь не каждый день инженера «выдвигают» в рабочие… Ты все еще рабочий? Или тебя уже выдвинули в вахтеры?