Большая Берта - Дар Фредерик - Страница 29

Я зажимаю сигару в зубах. Берта что-то говорит, я не слышу ни слова. Не желаю в этот исключительный момент отвлекаться от сути. Вставляю черную автомобильную зажигалку в приборный щиток. Обычно через несколько секунд она накалятся докрасна. Но время идет, а щелчка нет. Видимо, у моей старушки от долгого простоя члены затекли.

Я лихорадочно роюсь в карманах и вытаскиваю картонку, позаимствованную у покойного Маниганса. Чиркаю спичкой. Она вспыхивает ярчайшим волшебным огоньком.

Доли секунды, мгновения мне хватило, чтобы разглядеть рекламный текст на картонке со спичками. Я не подпрыгнул до небес, то есть до крыши моей колымаги, хотя, честно признаюсь, в тот же миг понял все. Врубил свет и внимательно прочел золотистые строчки на черном фоне.

Я почувствовал, как меня обволакивает нечто теплое, нежное, прекрасное, бархатистое, ароматное. Все равно что слушать Моцарта в сумерках на берегу озера. Лучше!

А затем — удача не приходит одна! — я наткнулся на номер телефона, написанный от руки на внутренней стороне картонки.

Это сильнее меня: я целую Берту! Честное слово, бывают моменты, когда церемонии неуместны. Стыдливость — спутница праздности. Ненасытная, разумеется, истолковала меня неверно.

— Ах, дорогой, — замурхрюкала[17] Берта, — я знала, что этим кончится!

— Я еще не закончил, только собираюсь, — огрызнулся я.

Она продолжала пребывать в заблуждении.

— Едем в гостиницу?

— Нет, моя Елена прекрасная с боксерского ринга, речь идет не о проказах, но о деле!

— Опять! — надулась толстуха.

— Всегда! — подытожил я, пылая, искрясь и сверкая. — Если мужчина всю душу вкладывает в работу, значит, работа ему по душе, дорогая Берта. Отдыхать для мужчины означает заниматься любовью, тогда как женщина под отдыхом подразумевает безделье. Вот в чем разница, о моя несравненная помощница! В чем причина моей радости? Вообразите, достойнейшая из достойных, я только что совершенно случайно обнаружил прут, на который нанизаны все кольца занавески.

Мадам не читала Эзопа. С баснями у нее было слабовато. Библиотеку ей заменял видеомагнитофон и диван напротив.

— О чем вы, Антуан?

— Краткий экскурс в историю для облегчения понимания. Кто заварил всю эту кашу? Ребекка! В ее доме был убит Келушик, ее племянник свистнул мадам Пино, и пуговица от его блейзера застряла в зубах убиенного поляка. И вот несколько секунд назад, мадам Берюрье, я обнаружил связь — очень тонкую, разумеется, но вполне реальную — между ней и унылым Манигансом.

— Не может быть!

— Может!

— Неужто?

— Убедитесь сами!

Мы орали, словно дровосеки в венском лесу.

Прекрасная бунтарка схватила спичечную картонку. Она читала по складам, морща лоб. Так читают полуграмотные обормоты. Слова для них силки, в которых трепыхается их глупость.

— Если хотите двигаться вперед, возьмите с собой Нео-Промо, она не подведет в пути. Авеню Клебер, 813, Париж.

Берта покачала головой (шеф перетрудился, надо с ним поласковее) и призналась:

— Не понимаю.

— Это потому, что вы упускаете важную деталь, моя верная подруга: Ребекка работает в Нео-Промо!

Я сунул картонку в карман.

— “Если хотите двигаться вперед”, — усмехнулся я. — Еще как хотим!

Глава шестая

ЧПОК!

Говорят, министерство — это такое место, где опоздавшие на работу сталкиваются на лестнице с теми, кто уходит пораньше.

Я не пожалею чернил и добавлю от себя, что Париж — это такой город, где можно круглые сутки провести в бистро: одно закроется, тут же откроется другое.

Посему мы в мгновение ока, несмотря на то что часы показывали четыре, оказались в малюсенькой забегаловке, где не было никого, кроме почерневшего от угольной пыли хозяина, чрезвычайно ранней пташки с невероятно густыми усищами. Это было кафе угольщиков, примета уходящего времени. Надо забраться в квартал Марэ, чтобы увидеть такие редкости. Узкий фасад, коричневый, почти черный, мутные стекла расписаны замысловатыми арабесками. Внутри — цинковая стойка, связки дров, перекрученные проволокой, щербатый пол, крышка погреба и календари, рекламирующие аперитивы, которые ныне можно отыскать только в музее Пьянства.

Пахло мясными фрикадельками и кофе, сваренным в кофеварке (самая современная вещь в заведениях такого рода).

Хозяин покосился на нас с подозрением. На нем был пиджак из черного тика и картуз. Глядя на старикана, можно было без труда угадать, что хотя он и обретается вот уже лет пятьдесят в Париже, подлинной столицей Франции остался для него родной городок.

— Два кофе, шеф! В большие чашки…

Телефон висел на стене между насыпью из брикетов древесного угля и стенным шкафом, заменявшим кухню. На столике под ним кучей валялись обтрепанные телефонные справочники. Пирамида не рассыпалась лишь благодаря неустанной заботе пауков.

Я выбрал экземпляр, где перечень идет по номерам, и принялся искать абонента, обозначенного цифрами, записанными на заветной картонке со спичками. Детская забава.

— Юст Рожкирпро, — прочел я низким грудным голосом, словно выпевал драматическую арию, — Ножан-сюр-Марн, набережная Генерала Фудруайе, 16.

Имя мне ни о чем не говорило.

Угрюмый кабатчик поставил перед нами две щербатые чашки и налил густую коричневую жидкость, пахнувшую крепче, чем вся Бразилия. Он бросил в пойло по два куска сахара, как было принято у него на родине, воткнул ложки из сплава, напрочь лишенного серебра, затем плюнул на занозистый паркет и раздавил бациллы стерилизующей подошвой.

— Постарайтесь отвлечь хозяина, дорогая, — прошептал я, склоняясь над дымящейся чашкой.

Надо отдать должное Берте: она оказалась ценным сотрудником. Всегда готова к бою. Стоит ей услышать приказ, бросается выполнять, не задавая лишних вопросов.

— Шеф, — густым басом проворковала находчивая, — где тут дамская комната?

Старый брюзга, наливавший себе кальвадос (истинный патриот Оверни вовсе не обязан пренебрегать дарами Нормандии), мрачно обдумывал вопрос.

— Чего? проворчал он, так и не найдя ответа.

— Ватерклозет, — перевела моя помощница.

— То есть хотите сказать “уборная”? — перетолковал на свой лад уроженец сердца Франции.

— Именно, — конфузливо подтвердила Берта.

Хозяин сосредоточенно размышлял, словно его спросили о месте, где он не был с военных лет, и теперь не мог в точности припомнить, как туда добраться. Наконец он выдернул из кармана (почти оторвал от сердца) массивный ключ с толстым шнуром в ушке.

— Вот, — сказал он. — Как выйдете, сверните налево. Идите, пока не упретесь в тупик. Там, в левом внутреннем дворике, увидите старые тачки. За ними дверь в сарай. Откроете его вот этим ключом. Электрический выключатель слева. В глубине сарая дверь в уборную. Не ошибетесь, с одной стороны написано “М”, с другой — “Ж”, а один мой бывший служащий, знатный рисовальщик, намалевал от скуки огромную задницу. И не забудьте потом выключить свет!

Берта взяла Антуана на руки.

— Будьте лапочкой, — жеманно просюсюкала она, — проводите меня. Я такая растяпа, обязательно заблужусь.

Голос звучал слаще меда, взгляд хозяина был чернее антрацита. На секунду мне показалось, что усатый отправит милашку в укромный уголок одну. И все-таки он решился.

— Ладно, пошли!

Проходя мимо, он бросил на меня взгляд, исполненный брезгливого презрения. Папаша, чью дочь обрюхатили и к тому же заразили гусарским насморком, смотрел бы на коварного соблазнителя куда мягче.

— Некоторым женщинам — пробормотал старик, — не грех спросить своих муженьков: на что ты годен?

Припечатав меня словом, хозяин вышел.

Я тут же бросился к телефону, словно потерпевший кораблекрушение к надувному плотику. Никто (разве что автомат) не смог бы набрать семь цифр с такой быстротой, как это сделал я. Заметьте, в номере было больше “девяток”, чем “однушек”.