Завоевание Англии - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж - Страница 68

— Ну, этого я не знаю, — сказала Хильда побледневшими губами, — сколько я ни спрашивала о судьбе Гарольда, его конца я не смогла узнать. Звезды мне сказали, что его величие и слава будут оспариваться могуществом сильного соперника, но Гарольд будет брать верх над врагом, пока с ним пребудет его ангел-хранитель, принявший образ чистой, непорочной Юдифи… Ну а ты, Гакон…

Пророчица замолкла и опустила покрывало.

— Что же я? — спросил Гакон, подходя к ней поближе.

— Прочь отсюда, сын Свена! Ты попираешь могилу великого рыцаря! — воскликнула гневно Хильда и быстро пошла к дому.

Гакон задумчиво посмотрел ей вслед. Он видел, как навстречу Хильде выскочили собаки, и она вошла в свой дом. Гакон спустился с холма и направился к своей лошади, которая паслась на лугу.

«И какого же ответа мог я ожидать от нее? — думал он про себя. — Любовь и честолюбие для меня только пустой звук. Мне суждено любить только Гарольда, жить только для него. Между нами таинственная, неразрывная связь; весь вопрос только в том, куда выбросят нас волны жизни.»

Глава IV

— Повторяю тебе, Хильда, — говорил граф нетерпеливо, — что я верю теперь только в Господа Бога… Твоя наука не предохранила меня от опасности, не помогла победить грех… Может быть… Но нет, я не хочу больше испытывать твое искусство, не хочу ломать голову над неразрешимыми загадками. Я не буду теперь доверять ни одному предсказанию, ни одному твоему предостережению. Пусть душа моя уповает только на Господа.

— Ты идешь своей дорогой; сойти с нее нельзя. Быть может, еще одумаешься, — ответила Хильда угрюмо.

— Видит Бог, — продолжал Гарольд, — что я обременил свою совесть грехом только во имя родины, а не для моего спасения! Я буду считать себя оправданным, если Англия не отвергнет моих услуг. Отступаюсь от своих честолюбивых замыслов, от всех стремлений… Трон уже не имеет для меня никакого значения, я живу только для Юдифи…

— Ты не имеешь права, даже и для Юдифи, забыть свой долг и судьбу, которая предназначена небом! — воскликнула Юдифь, подходя к жениху.

В глазах графа заблестели слезы.

— О Хильда, — сказал он. — Вот единственная волшебница, предсказания которой я готов признать! Пусть она будет моим оракулом; ее я буду слушаться.

На следующее утро Гарольд вернулся, в сопровождении Гакона и слуг, в столицу. Доехав до южного предместья, граф повернул налево, к дому одного из своих вассалов, бывшего сеорла. Оставив у него лошадей, он сел с Гаконом в лодку, которая перевезла их к старинной крепости, служившей во время римского господства главным укреплением города.

Это здание представляло собой смесь различных стилей: римского, саксонского и датского. Оно было вновь отстроено Канутом Великим, который жил в нем, а из верхнего окна крепости сбросили в реку Эдрика Стреона, предка Годвина.

— Куда это мы едем? — спросил Гакон.

— К молодому Этелингу, законному наследнику саксонского престола, — спокойно ответил Гарольд. — Он живет в этом дворце.

— В Нормандии говорят, что этот мальчик слабоумен, дядя.

— Вздор! Да ты сейчас сам убедишься в этом.

После непродолжительной паузы Гакон опять спросил:

— Мне кажется, что я угадал твои намерения, дядя: не поступаешь ли ты необдуманно?

— Я следую совету Юдифи, — ответил Гарольд с волнением, — хотя я и могу потерять из-за этого всякую надежду на брак с моей возлюбленной.

— Так ты готов пожертвовать даже своей невестой во имя родины?

— Да, готов, с тех пор, как согрешил, — смиренно произнес граф.

Лодка остановилась у берега, и дядя с племянником поспешили выйти. Пройдя римскую арку, они очутились во дворе, где находились саксонские постройки, уже пришедшие в ветхость, так как Эдуард не обращал на них никакого внимания. Затем поднялись по наружной лестнице и вошли через низенькую, узкую дверь в коридор, где стояли двое телохранителей в голубых ливреях и с датскими секирами и пятеро немецких слуг, привезенных покойным Этелингом из Австрии. Один из последних ввел новоприбывших в неказистую приемную, в которой Гарольд, к величайшему своему удивлению, увидел Альреда и трех саксонских танов.

Альред со слабой улыбкой приблизился к Гарольду.

— Надеюсь, что я не ошибся, предположив, что ты явился сюда с теми же намерениями, с каким прибыли я и эти благородные таны, — произнес он.

— Какие же у вас намерения? — спросил Гарольд.

— Мы желаем убедиться, достоин ли молодой принц быть наследником Эдуарда Исповедника.

— Ты угадал: я приехал с этой же целью. Буду смотреть твоими глазами, слушать твоими ушами, судить твоим суждением, — громко сказал Гарольд.

Таны, принадлежавшие к партии, враждебной Годвину, обменялись беспокойными взглядами при виде Гарольда, но теперь их лица заметно посветлели.

Граф представил им своего племянника, который своей серьезной наружностью произвел на них весьма выгодное впечатление; один Альред вздыхал, замечая в его лице сходство со Свеном.

Начался разговор о плохом здоровье короля, о мятеже и о необходимости выбрать подходящего наследника, который был бы способен взяться за бразды правления государством. Гарольд ничем не выдал своих заветных надежд, а держал себя так, будто он никогда и не думал о престоле.

Прошло уж немало времени, и благородные таны начали заметно хмуриться: им не нравилось, что принц заставляет их так долго ждать в приемной. Наконец появился слуга и на немецком языке, который хоть и понятен саксу, но звучит чрезвычайно странно, пригласил ожидавших следовать за ним.

Принц, мальчик лет четырнадцати, казавшийся, однако, еще меньше, находился в большой комнате, обставленной во вкусе Канута, и занимался набивкой птичьего чучела, которое должно было служить приманкой молодому соколу, сидевшему возле своего господина. Это занятие составляло существенную часть саксонского воспитания, и таны благосклонно улыбнулись при его виде.

На другом конце комнаты за столом, заваленным книгами и письменными принадлежностями, сидел норманнский духовник. Это был наставник принца, назначенный Эдуардом учить наследника норманнскому языку, а на полу было разбросано множество игрушек, которыми забавлялись братья и сестры Эдгара; одна маленькая принцесса Маргарита занималась вышиванием.

Когда Альред почтительно хотел приблизиться к Этелингу, чтобы благословить его, мальчик закричал на едва понятном языке, смеси немецкого с норманнским:

— Эй, ты, не подходи близко! Ты испугаешь моего сокола. Ну, посмотри, что ты сделал; раздавил мои прекрасные игрушки, присланные мне герцогом Норманнским через доброго тана Вильгельма… Да ты, видно, ослеп!

— Сын мой, — ответил ласково Альред. — Эти игрушки могут забавлять только детей, а принцы раньше других выходят из детства… Оставь свои игрушки и сокола и поздоровайся с этими благородными танами, если ты можешь говорить с ними по-саксонски.

— Я не хочу разговаривать языком черни! Не хочу разговаривать по-саксонски! Я знаю его настолько, чтобы выругать няню или сеорла. Король Эдуард велел мне учить вовсе не саксонский, а норманнский, и мой учитель, Годфруа, говорит, что герцог Вильгельм сделает меня рыцарем, когда я хорошо научусь говорить на его языке… Сегодня я не желаю больше учиться.

Принц сердито отвернулся, а таны обменялись взглядами негодования и оскорбленной гордости. Гарольд сделал над собой усилие и произнес с веселой улыбкой:

— Эдгар Этелинг, ты уж не такой маленький, чтобы не понять обязанности великих мира сего — жить для других. Неужели ты не гордишься при мысли, что можешь посвятить всю свою жизнь нашей прекрасной стране, благородные представители которой пришли к тебе, и говорить на языке Альфреда Великого.

— Альфреда Великого?! — повторил мальчик, надувшись. — Как мне надоели этим Альфредом! Меня мучают им каждый день… Если я Этелинг, то люди должны служить мне, а вовсе не я им, и если вы еще будете ругать меня, то я убегу в Руан, к герцогу Вильгельму, который, как говорит Годфруа, никогда не станет читать мне наставлений!