Завоевание Англии - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж - Страница 34

— О Эдуард! — воскликнул он. — Ты уж не в первый раз намекаешь на то, что я погубил Альфреда!

Король не ответил.

— Пусть же этот кусок хлеба встанет мне поперек горла, — громко воскликнул взволнованный Годвин, — если я виноват в смерти твоего брата!

Но едва он успел прикоснуться к королевскому хлебу, как взгляд его потух; какой-то хриплый звук вылетел из груди, и он рухнул на пол, как подкошенный. Гарольд и Гурт торопливо бросились к отцу и подняли его. Гарольд с отчаянием прижал его к себе и звал по имени, но Годвин уже не слышал сыновей.

— Это суд Божий… Унесите его! — произнес король. Он встал из-за стола и с печальной торжественностью удалился.

Глава V

Пятеро суток лежал Годвин без сознания, и Гарольд не отходил от его постели. Доктора не решались пустить ему кровь, потому что это было во время полнолуния. Они смачивали ему виски отваром из пшеничной муки и молока, положили на грудь свинцовую дощечку с таинственными рунами; но все это не помогло, и светила науки потеряли надежду привести пациента в сознание.

Нельзя описать, какое действие произвело при дворе это грустное происшествие, а в особенности — предшествовавшая суета. Слова короля, сказанные Годвину за столом, переходили из уст в уста. Народ уже не сомневался больше, что Годвин был убийцей Альфреда, потому что он не смог проглотить тот кусок хлеба, которым хотел доказать свою невиновность, тогда было принято испытывать подозреваемого именно куском хлеба: если они проглатывали его не морщась, то считались невиновными, в противном же случае вина их признавалась доказанной.

К счастью, Гарольду ничего не было известно об этих толках. Утром шестого дня ему показалось, что больной шевелится. Он поспешно откинул полог кровати: старый граф лежал с широко открытыми глазами, и багровый румянец уступил место страшной бледности.

— Как ты чувствуешь себя, мой дорогой отец? — спросил Гарольд.

Годвин улыбнулся и хотел что-то сказать, но не смог. Он собрал последние силы, чтобы приподняться и сжать руку Гарольда, затем упал к сыну на грудь и испустил дух.

Гарольд тихо опустил безжизненное тело на подушки, закрыл отцу глаза, поцеловал холодные губы и, смиренно преклонив колена, стал усердно молиться за упокой его души. Окончив молитву, он сел и закрылся плащом.

В это самое время в комнату вошел Гурт, который проводил немало времени с Гарольдом у постели отца.

Тостигу было некогда разделять их заботы: предвидя смерть Годвина, он хлопотал, чтобы занять его место в Эссексе. Увидев Гарольда, сидящего, как статуя, и с закрытым лицом, Гурт догадался, что все кончено; он взял со стола лампу и долго смотрел на лицо мертвеца.

Казалось, будто Годвин помолодел после смерти; морщины на его лице исчезли без следа, а на губах застыла блаженная улыбка.

Гурт, как и Гарольд, поцеловал усопшего, потом сел на полу возле старшего брата и безмолвно припал к его плечу. Обеспокоенный неподвижностью брата, он заглянул ему в лицо; по нему струились слезы.

— Утешься, бедный брат! — проговорил он нежно. — Отец наш славно жил, и его желания исполнены. Посмотри, как спокойно его лицо, Гарольд!

Гурт взял Гарольда за руку и повел, как ребенка. Взгляд Гарольда упал нечаянно на ящик, принесенный Хильдой, и какая-то странная, нервная дрожь пробежала внезапно по всему его телу.

— Сегодня, как мне помнится, идет уже шестой день после поездки в Виндзор? — обратился он к Гурту.

— Да, это верно.

Не медля ни минуты, Гарольд открыл сундучок; в нем был белый саван и какая-то рукопись. Он развернул ее; она заключала следующее.

«Слава Гарольду, сыну Годвина Великого и Гиты, урожденной принцессы! Выслушав Хильду, ты знаешь теперь, что глаза ее проникают в будущее. Склонись перед ней и не доверяй мудрости, способной объяснить только обыденные вещи. Подобно храбрости воина и пению менестреля, мудрость пророчицы не от мира сего; она изменяет течение времени и превращает воздух в материю. Преклонись перед Хильдой. Из могилы вырастают цветы, а из горя — радость.»

Глава VI

Передняя дома Годвина была полна посетителями, которые пришли справиться о здоровье старого графа. Гурт вышел к ним и пригласил взглянуть в последний раз на героя, который восстановил на саксонском престоле род Седрика. Гарольд стоял безмолвно у изголовья покойника; много слез пришлось ему видеть в этот день и слышать множество горестных вздохов. Некоторые из танов, лишь наполовину верившие, что Годвин был убийцей Альфреда, шептали друг другу:

— Кто умирает с такой улыбкой, не может быть замешан в убийстве.

Дольше всех у покойника оставался граф Мерции Леофрик. Когда все остальные удалились, он схватил руку усопшего и сказал:

— Старый враг, мы постоянно соперничали с тобой — и в Витане, и на поле брани; но немного найдется друзей у Леофрика, которых он оплакивал так же искренно, как тебя! Англия снисходительно отнесется к твоим грехам, как бы велики они ни были, потому что сердце твое билось только для Англии, и разум твой заботился только об ее благе.

Гарольд приблизился к Леофрику и обнял его. Это очень растрогало доброго старика: он положил свои дрожащие руки на голову Гарольда и благословил молодого графа.

— Гарольд, — сказал он, — ты наследник славы и могущества отца; пусть же его враги станут твоими друзьями. Преодолей свое горе — этого требуют отечество, честь твоего дома и память покойного. Я знаю, что многие уже строят козни против тебя и твоего рода; ходатайствуй у короля, чтобы он признал твои права на графство умершего отца; я поддержу тебя перед Витаном.

Молодой человек встал и с чувством пожал руку Леофрика, а затем воскликнул, поднося ее к губам.

— Пусть наши дома пребывают в мире отныне и навеки!

Самонадеянный Тостиг сильно ошибался, предполагая, что часть партии Годвина согласится отдать ему преимущество перед Гарольдом. Не меньше ошибались и жрецы, воображавшие, что со смертью Годвина перестанет расти могущество его дома. Не один Витан говорил в пользу Гарольда; вся Англия сознавала, что Гарольд — единственный человек, которому король смело может доверять. Сам Эдуард не относился к Гарольду враждебно, а, напротив, чрезвычайно ценил и уважал его.

Вскоре Гарольд был провозглашен графом Эссекским и немедленно стал выбирать человека, которому мог бы передать свое прежнее графство. Преодолев свою ненависть к Альгару, он решил поставить на свое место его; несмотря на большие недостатки Альгара, он был все-таки самым подходящим преемником Гарольда. К тому же его избрание избавило бы государство от огромной опасности, так как он, в пылу гнева, соединился с королем Гриффитом Валлийским, самым грозным врагом Англии.

Дом Леофрика, владевший теперь сильнейшими уделами, Мерцией и страной восточных англов, стал могущественнее дома Годвина; потому что в последнем только Гарольд владел значительным графством, братья же Гарольда получили прежние небольшие графства. Но не имей он даже графства, Гарольд все равно стал бы первым в Англии благодаря своему уму и характеру. Он сам по себе был настолько значителен, что не нуждался ни в каком пьедестале.

Наследник дома всегда получает в глазах света больше значения, чем его предшественник, если только он сумеет поддержать это значение и воспользоваться им. Продолжая дело, начатое прежде него, он не рискует ежеминутно сталкиваться с врагами или подвергаться несправедливым упрекам.

Так и Гарольд был избавлен от врагов, стоявших на пути отца, и его имя было незапятнано. Даже Тостиг должен был вскоре сознаться, что Гарольд имел перед ним большое преимущество, и уступить ему дорогу. Он убедился, что все могущество дома Годвина сосредоточивалось лишь в Гарольде и что без его помощи он, Тостиг, никогда не сможет удовлетворить свое честолюбие.