Капкан для белой вороны - Саморукова Наталья - Страница 26

– А что же было достойно ее?

– Она могла стать кем угодно, кем угодно! Она, а не Галина, могла быть настоящей художницей, она могла и петь, но не в кабаре, не среди этих дешевых людишек. Она была… Знаете, вы можете мне не верить, – понизил голос Наум, – но она обладала… у нее были определенные способности. Сейчас это пошло называют экстросенсорикой, колдовством. А это просто другие люди. Гораздо более другие, чем мы можем представить в рамках нашего ограниченного классической наукой мировосприятия.

– Как-то больно мудрено, – Гришка икнул и смущенно полез в карман за платком. Но еще больше смутился, когда его достал и тут же воровато запихнул обратно.

– Вот я и говорю, ВАМ это сложно вообразить!

– А вам?

– И мне, но по роду своей деятельности я привык иметь дело с другими материями, я человек творческий и я хотя бы могу принять на веру, что подобное существует.

– Ну нам то куда, мы то конечно понять не можем, – идиотским голосом протянул Гришка, – намутили вы тут. Извините, Наум Лукич, но мы уж по простому тут… Мы привыкли доверять фактам. Уликам, так сказать. Вы ведь хотите, чтобы мы нашли убийцу Иры и Гали?

– Конечно.

– И как вы думаете, где мы должны ловить злодея? В ваших этих непонятных материях? Он призрак, дух? Тогда к чему городить огород?

– Нет, уверен, что это обычный человек, возможно, самый заурядный из многих.

– Тогда вынужден вам огорчить – он ходит по земле, он оставляет вполне конкретные, а не метафизические следы, он совершает реальные злодеяния. И искать мы его будет с помощью вполне конкретных приемов. Творчества тут никакого нет. Даже и не надейтесь. Вы то сами, отчего так заинтересованы в нас? Ведь Иру уже не вернуть.

– Я… – побледнел вдруг Наум, – я боюсь.

– Что? – вскинулся Гришка, – чего вы боитесь? Вы что-то знаете?

– Нет, я ничего не знаю. Но я боюсь. Ира, понимаете, мы с ней обшались далеко не на равных, она не всегда ставила меня в известность о том, как живет, чем живет. Я занимал место скорее в ее быте, нежели в бытии. Но по некоторым фразам, по некоторым случайно брошенным словам, отрывкам воспоминаний, я понял, что в ее прошлом было нечто такое, что она тщательно скрывает, я бы даже сказал, оберегает от посторонних глаз.

– Намекните хотя бы, что вы имеете в виду?

– Ох, мне сложно, сложно сказать что-то более конкретное. Но один раз, это было примерно за месяц до трагедии, один раз Ира сказала, что чувствует опасность. Я спросил ее в чем дело, но она отмахнулась, сказала что, скорее всего, это несерьезно. Но она была очень напряжена. Я тогда подумал, что это имеет отношение к ее делам с одним высокопоставленным знакомом, с хозяином Петровска.

– А что, у них были дела?

– Да, у них были какие то дела, но не спрашивайте деталей, я их просто не знаю. Так вот, буквально через пару дней Ира опять коснулась этой темы и обмолвилась, что могут пострадать люди из ее окружения. Что это как-то связано с прошлым.

– Очень интересно, – подал голос Гришка и даже отодвинул от себя недопитый кофе, так его распирало любопытство, – а что вы молчали об этом? Вы, Наум Лукич, как-то странно выдаете информацию. Частями. Что еще от вас ждать?

Наум сморщился, словно проглотил лимон, откинулся на высокую спинку стула и положив руку на тяжелый литой подсвечник, покачал головой:

– В этом нет умысла. Я был очень растерян после смерти Иры. Она меня… подкосила.

– Вспомните, – настаивал Гришка, – в каких именно словах она говорила вам об этой опасности, что именно?

– Довольно трудно вспомнить дословно. Я ведь мыслю скорее образами. Кажется, она сказала, что призраки прошлого стучатся в ее дверь.

– Так и сказала?

– Возможно, что не так, но я запомнил именно это. Так осталось в памяти.

– А еще что в вашей памяти осталось? Ну же, сосредоточьтесь!

– Что прошлое снова сталкивает их вместе.

– Кого?

– Не знаю. Не знаю, честное слово. Она сказала, что прошлое заставляет ее вспоминать о тех людях, о которых она не хочет больше ничего знать. И что это опасно для всех.

– Для всех?

– Да, я ее переспросил, для кого опасно, в чем дело, что ее тревожит? Но Ира только крепче запряталась в свою броню, она умела это, о, как никто другой умела.

– И все? Больше ничего не сказала:

– Нет. Потом она уехала в отпуск, потом мы не виделись, потом сталкивались в спешке, в какой то суете, не было времени поговорить. Я знаю, что она собиралась в Петровск. Но… так и не успела.

– В Петровск? Зачем? – оживилась я.

– Хотел с кем-то увидеться. Мне кажется, что это имело прямое отношение к ее страхам. Но говорю же, она никогда не посвящала меня в детали. А потом ее убили. А потом убили Галину.

– И вы решили, что теперь будут убивать всех, кто знает вашу подругу?

– Не так буквально. Но мне показалось, что-то в этом роде возможно. Все, не пытайте, я больше все равно ничего не знаю.

Наум пошарил в кармане, вынул мятую пятисотенную купюру и неловно пристроил ее под блюдечко. Засобирался. В каждом ее движении сквозила растерянность. Он словно бы сам от себя не ожидал, что все это выложит нам. Суетливо завернувшись в длиннополый плащ, поспешил к выходу. Оглянулся у самых дверей и зачем-то помахал нам ручкой. Вид при этом у него был странно виноватый.

Мы заказали по третьему кофе. На улице пошел дождь, да такой сильный, что стеной воды отрезанный от нас за окном город, исчез полностью.

– Получается, что этого художника-передвижника мы не подозреваем всерьез, да? – спросил Гришка, когда Наум ушел. Метрдотель уже второй час косился на наш столик – место занимали самое выигрышное, у окна, а тянули одно кофе. Пришлось заказать легкий ужин, на десерт я смотреть не могла.

– Гришк, ну во-первых у него алиби.

– Алиби, – согласился Гришка, – он в этот день на даче отдыхал с друзьями, и на ночь остался. Человек десять могут подтвердить, не считая соседей. Но он же сам сказал, что хотел уйти от нее, а не мог. Может, решил подойти к проблеме кардинально?

– Не причем здесь Наум, моя интуиция тоже чего-то стоит. Что-то Лешка пропал.

Я уже пятый раз набирала его номер, но телефонная барышня просила меня перезвонить позже. Мы договорились, что Лешка заедет за мной, но к десяти часам все контрольные сроки истекли.

– Подождем еще, – успокоил меня Григорий и воровато почесался.

Мы доели ужин, выпили еще кофе. И еще. А Лешки все не было. Сестра сказала, что был, но давно уехал. Лариса, к которой он должен был заскочить в последнюю очередь, сказала, что сама его ждет. Но видимо, уже напрасно, время совсем позднее. Остальных его точек приземления я не знала.

– Гриш, а ты чего чешешься? А?

– Да что-то… вот ежкин кот, какая то видимо каверза дома случилась. Я всегда, как дома что-то не в порядке, чешусь.

Но дома у Гришки все было в полном ажуре. Его новоиспеченная жена смотрела по телевизору воскресное «мыло», на кухонном столе заблудившегося мужа ждали остывшие пирожки. И тут я с липким страхом подумала о том, что это не у Гришки проблемы. Проблемы у меня. Лешка не мог пропасть так надолго. Он бы позвонил, он бы предупредил.

– Гриш, Гриш, с ним что-то случилось, что же мы сидим то? Вот дураки, надо что-то делать! Слышишь?

– Не голоси! Что с ним могло случиться? Ездит он аккуратно.

– Ох, Гриш, я чувствую, просто чувствую, что-то стряслось. Гришкааааа, – теряя последний самоконтроль, завыла я.