Меняла Душ - Самохин Дмитрий - Страница 64

Будучи от природы одинок и нелюдим, поскольку с девушками отношения не клеились, им атлета подавай с отлично подвешенным языком и патологической тягой к остроумию, Ваня увлекся сочинительством. Любимой тематикой в глобальной литературе у него оказалось героическое фэнтези, где если даже у героя и подкачали мускулы, то соображалки и магии хватит на двоих. Сначала он долго с упоением читал современных авторов, напитываясь атрибутикой, тематикой, символикой и штампами, а затем осторожненько взялся за гелевую ручку. Первый опус он писал год, истратил две толстые тетради, исчиркав их таким мелким почерком, что сам его разбирал лишь при помощи увеличительного стекла, и остался доволен проделанной работой настолько, что несколько дней ходил счастливый, почитая себя если уж не Толкином, то по крайней мере Желязны. Два месяца Ваня набирал свое сочинение на домашнем компьютере, который раздражал его своей медлительностью, а затем разослал рукопись по издательствам при помощи Интернета. Никто ему не ответил. Он повторил рассылку и снискал с десяток ругательных отзывов, в которых ему холодно намекали на то, что его место на скамье запасных, а не в числе игроков. Буров обиделся, отправил рукопись в огонь и увлекся театром. Первые же опыты на подмостках показали, что талант у него есть, причем недюжинный, а вот старательности и ума Бог не дал. Буров с рвением принялся окучивать делянку шекспировских пьес и вскоре вместе со школьным драматургом из старшего класса поставил первый в своей жизни спектакль — «Гамлет». Спектакль прошел под овации всей школы. И после этого триумфа его еще долго узнавали в лицо и называли Гамлетом или просто принцем Датским.

Успех воодушевил Ваню, и он решил поступать в театральный. Стал готовиться. Зубрил монологи из «Войны и мира» и зачитывал их вслух. Запоминал собрания сочинений поэтов Серебряного века и кое-что из золотой эпохи. Даже поступил в театральную мастерскую, которую вскоре бросил, убедившись в бездарности всех окружающих.

К экзаменам Ваня готовился с особенной тщательностью. Репетировал, репетировал и репетировал. Даже забросил учебу, отчего завалил письменный выпускной экзамен по математике. Написал он его на «два», но комиссия с усилием вытянула его работу на «тройку», проявив чудеса каллиграфии и подделки.

Ваня Буров окончил школу, спокойно миновал выпускной вечер, впервые попробовав в больших количествах водку и тут же смешав ее с чем-то не менее крепким И вроде бы всё складывалось у него нормально, в пределах общего коэффициента везучести, но невезуха подкралась незаметно и тюкнула его по голове так, что оглушила надолго, сбив жизненную программу. А всё ведь удачно складывалось!

В день экзамена, который был назначен на четыре часа дня, Ваня Буров покинул дом в районе одиннадцати. Болезнь всех студентов-первокурсников, а также абитуриентов — приезжать на экзамен как можно раньше, чтобы в общей компании поволноваться до ответственного момента. До института, что располагался на Моховой, Бурову нужно было проехать пару остановок на метро, а до метро еще несколько улочек пешком пройти. День был солнечный, и ничто не предвещало печального исхода. Разве что дикое волнение, которое испытывал Буров в предвкушении грядущего публичного кривляния перед экзаменационной комиссией, в которой должен был присутствовать сам Иннокентий Караулов, светило отечественной сцены. Волнение было и впрямь ужасное. С утра в рот ни крошки не лезло. Даже позавтракать не сумел. Утешил себя мыслью, что перекусит что-нибудь в институте, ближе к обеду. И на дрожащих ногах, холодеющий и исходящий потом, он отправился на свою голгофу.

Чтобы попасть к метро, Ване предстояло совершить выбор. Пойти по Кривому переулку, который, судя по названию, прямолинейностью не отличался и расстояние увеличивал вдвое. Либо кратчайшим путем за пять минут добежать до станции. Бурову приглянулся Кривой переулок. Ноги так и несли его туда. Он свернул в переулок и поспешно устремился вперед. И надо же было на беду свою повстречать Лео Дымова, одноклассника, теперь уже бывшего. Дымов, пожалуй, единственный из сокашников, кто относился к Ване с пониманием и сочувствием. Даже уважал за терпение и актерский талант, который явно наличествовал.

— Ты куда торопишься-то? — приветствовал Бурова Дымов, протягивая руку.

— У меня экзамен в театралке, — отвечая на рукопожатие, сказал Ваня.

— Эк ты дрожишь! — посочувствовал Леонид. — Чего волнуешься? А сложно это, в театралку поступать?

Буров развел руками:

— Знаешь, пока не поступал.

— Слышь, друг, брось дрожать. Когда у тебя экзамен?

Роковой вопрос был озвучен, и тут же на него поступил ответ:

— В четыре.

— Слушай, да у тебя же времени куча! Куда торопишься? Э, брат, так у тебя дело не пойдет. Ты же из-за волнения своего завалишь всё на хрен! Тут для красоты дела требуется всенепременно тяпнуть.

Дымов говорил так увлеченно, так убежденно распалялся перед Буровым, что Ваня устоять не смог. К тому же напряжение дня и впрямь стоило снять, а то того и гляди можно и экзамен по глупости спустить.

— Ладно. Время и впрямь еще есть, — согласился он.

— Тады давай в кабачину! У меня тут есть одна на примете.

Дымов ловко увлек Бурова за собой. Миновали двор, прошив его насквозь, и выбрались на параллельную улицу, где в подвальном помещении находилось кафе «У Михалыча». Ничем не примечательная забегаловка, коих по Питеру — тысячи, но для всех одноклассников она была более чем достопримечательностью. Всеми обожаемого чуть лысоватого историка с своеобразным чувством юмора звали Владимир Михайлович Лебедев, но все его кликали за глаза Михалычем. Поэтому и заведение, носящее подобное название, пользовалось стойкой популярностью.

Приятели спустились по ступенькам в кафе, распахнули дверь и вошли внутрь. Захлопнувшаяся дверь отрезала их от дневного света полностью, лишив ориентации во времени и пространстве. Дожидаясь, пока глаза привыкнут, они постояли пару минут на пороге. Когда же искусственные пятна света, исходящие от настенных светильников, обратились в путеводные факелы, Дымов подтолкнул Ваню в спину и первым направился к стойке бара.