Девон: Сладострастные сновидения - Байерс Кордия - Страница 3

— Не хочу ее видеть, — пробормотала та, упрямо выставив челюсть. Хватит с нее встречи с папашей — в этом доме ей добра не ждать. Уж лучше прямо к шерифу, чем этот разговор со старухой, который все равно кончится тем же самым, только лишние унижения терпеть..

— Не болтай глупостей, малышка. Иди-ка и помойся как следует Я не поведу тебя к леди Макинси вымазанной в дерьме Дэвон не двигалась.

— Сказала, не пойду.

Терпение Хиггинса истощилось. Это в девчонке наследственная черта Макинси — упрямство. Но он слишком много приложил усилий, чтобы все рухнуло из — за своеволия девчонки.

— Это не просьба, а приказ. Иди и мойся Через час мы с тобой идем к леди Макинси или я тебя сам выпорю как Сидорову козу.

Не дожидаясь ответа, Хиггинс повернулся и пошел к дому. Как всегда прямой, хладнокровный, но с примесью некоего беспокойства на лице.

Дэвон посмотрела ему вслед. Потом на мальчишку, все еще испуганно глядевшего на нее.

— Я тебя больше не трону, Уинклер. Стоило бы еще тебе всыпать, да уж хватит — Она посмотрела в сторону господского дома. — Видать, кранты, всё.

— Прости, Дэвон. Я не знал, что ты из — за меня попадешь в такую передрягу. Я просто хотел немножко развлечься. Не думал, что так получится. — Он шмыгнул носом. — Не хочу, чтобы тебя повесили. Ты мой друг.

Дэвон моргнула. Тоже мне — друг! Избави меня от таких друзей, а с врагами сама справлюсь Но она решила не говорить этого вслух. Уж больно виноватая рожа была у этого Уинклера. В конце концов, ее повесят-то не из-за него.

— Да, ты уж надо мной вдоволь покуражился, но тут ты ни при чем. Я просто стибрила апельсин.

Лицо Уинклера преисполнилось чувством почтения к подвигу этой девчонки.

— Правда, тиснула? Дэвон кивнула.

— Есть хотелось.

— Ну, Дэвон, ты даешь! Нет, правда, с этих пор — дружба! — он протянул ей свою покрытую навозной жижей руку. — Больше никаких штучек. Слово!

Она не решилась подать ему руку — а вдруг он опять замыслил что — то — пихнет ее … обратно в навоз, например? Он улыбнулся и хлопнул ее по спине:

— Они тебя не повесят, Дэв. Мы об этом позаботимся.

Прошло полчаса — и вот Дэвон стоит перед Хиггинсом — волосы ее еще слегка влажные. Она соскребла с себя сажу и навоз — пристроилась в прачечной, была только холодная вода, но ничего… Переоделась, поменяла свою грязную хламиду на юбку — всю в заплатах, и кофточку — тоже довольно обтрепанную, это ее единственная смена; больше никакой одежды у нее не было.

Хиггинс осмотрел ее с ног до головы; кивнул одобрительно:

— Пойдем! Ну пора. Леди Макинси ждет нас в гостиной.

Во рту у нее пересохло, зрачки расширились от тревожного ожидания. Она несмело шла за дворецким: анфилада залов с коврами, большие двустворчатые двери вели ее в личные покои ее милости. Вот и еще одна дверь. Хиггинс слегка постучал; Дэвон с трудом проглотила комок в горле; незнакомый, мягкий голос произнес: «Войдите!» У нее перехватило дыхание.

Дверь открылась, и Дэвон увидела свою бабушку. Хиггинс подтолкнул ее вперед, а она старалась, наоборот, замедлить шаги. Ей совсем не хотелось входить в эту темную комнату, где при свете масляной лампы сидела в кресле с величественным видом какая — то старушенция. На окнах были бархатные занавески, не пропускавшие солнечного света. Седая голова была опущена, Дэвон не могла разглядеть ее лица.

— Миледи, я привел ребенка, — возвестил Хиггинс, поставив перед собой упирающуюся Дэвон.

Со времени смерти сына мысли ее вращались в каком — то мрачном, замкнутом кругу, вырваться из которого и сосредоточиться на чем — то еще ей было нелегко. Проходили день за днем, а она все так же сидела в своем затемненном убежище и все так же молила Бога побыстрее взять ее душу — так, чтобы побыстрее соединиться с душами ее любимого сына и его семьи. Увы, господь пока что не внимал ее мольбам.

Покосившись на дворецкого, она прокашлялась:

— Мой лорнет, Хиггинс. Я хочу посмотреть на него, прежде чем решать его судьбу.

Хиггине взял со стола очки и вложил их в покрытую голубыми венами руку леди Макинси. Он улыбнулся про себя, наблюдая, как жеманно она подняла лорнет и взглянула сверху вниз на стоявшее перед ней дитя. Такое жеманство было ей свойственно — но до того трагического инцидента, который стал причиной гибели сына и его семьи. После этого случая уже мало что в ней напоминало ту леди, которую он знал на протяжении предыдущих двадцати пяти лет. Скорбь буквально сломала семидесятилетнюю женщину: раньше у нее была крепкая, даже слегка полноватая фигура — сейчас она исхудала до неузнаваемости: кожа да кости. Очень редко бывало так, что чувство скорби отступало, и перед ним вновь представала гранд — дама, которую он знал. Вот что — то подобное, кажется, происходит и сейчас…

Леди Макинси задумчиво оглядела фигурку стоявшей перед ней Дэвон и затем обратила на Хиггинса взгляд, изображавший удивление.

— Этот ребенок — девочка, Хиггинс.

— Да, миледи, — ответил тот, внимательно рассматривая противоположную стену и стараясь не обнаружить своей улыбки.

Леди Макинси нахмурилась, морщины вокруг рта стали глубже. Теперь она опять перевела мрачный взгляд на Дэвон и с видимым отвращением причмокнула языком.

— Куда идет этот мир? Теперь уже и девчонки воруют.

— Да, миледи. Вот и старшая повариха так считает. Она хочет, чтобы виновницу забрал шериф и чтобы ее повесили — другим в назидание.

— Наверно, мне придется прислушаться к этому мнению, — произнесла леди Макинси, не спуская глаз с тонкого, бледного лица Дэвон.

Хиггинс изобразил удивление.

— Миледи, ей всего десять лет. Вы же не захотите видеть ее на виселице?

Леди Макинси сделала Хиггинсу незаметный знак: «молчи!», и что — то вроде улыбки появилось на ее губах — пожалуй, это было впервые после смерти сына.

— Я приму решение о ее судьбе после того, как услышу от нее, почему она украла один из моих апельсинов.

Хиггинс глянул на Дэвон и передал приказание:

— Скажи леди Макинси, почему ты взяла апельсин?

Упершись глазами в ковер, Дэвон молчала, не решаясь ни взглянуть на свою бабушку, ни начать с ней разговор.

— Дитя, тебе нечего бояться: я не сделаю тебе ничего плохого, если ты скажешь правду. Я ведь справедлива к моим слугам. Теперь скажи, почему ты взяла апельсин.

Дэвон облизнула сухие губы, она бросила сердитый взгляд на Хиггинса, медленно подняла голову, чтобы рассмотреть женщину, которая сейчас будет ее судить. Зеленые глаза цвета лесной опушки в сумерках — широко, беспокойно раскрыты. — Я была голодная.

Леди Макинси открыла рот, чтобы сказать, что никто из ее слуг никогда у нее не голодал. Но слова замерли на ее устах: она в первый раз как следует разглядела лицо ребенка. Это было лицо ее сына.

Эти густые ресницы, зеленые глаза, каштановые волосы, чистое, без единого прыщика лицо, изгиб губ — но самое главное — глаза! В них был живой Колин. Леди Макинси почувствовала, как сердце сжалось и потом лихорадочно забилось. Платье показалось ей тесным, ее как будто что — то душило; она схватилась за ворот своего бомбазинового платья, сделала глубокий вдох, и глаза ее сверкнули:

— Это ты все нарочно придумал, не так ли? — Это громкое обвинение стало первым громким звуком, раздавшимся в комнате.

— Миледи? — спросил — Хиггинс, притворяясь, что не понимает, о чем идет речь.

— Это ты разыграл весь спектакль с кражей апельсинов, чтобы заставить меня увидеть ее.

— Миледи, я не вполне понимаю, что вы имеете в виду. Старшая повариха хочет, чтобы эту девочку забрал шериф. Я просто хотел узнать ваше мнение перед тем, как выполнить ее пожелание.

— Не ври мне, Хиггинс. Я слишком хорошо тебя знаю.

— Он не врет, ваша милость, — вдруг вмешалась Дэвон. — Я правда украла апельсин.

Леди Макинси бросила на Дэвон презрительный взгляд.

— Ты что, хочешь, чтобы я поверила, что ты украла апельсин, потому что была голодна? Смешно! В моем доме полно еды, и ни одному слуге нет нужды воровать, если он хочет поесть. Я всегда гордилась тем, что мои слуги содержатся в хороших условиях. И не надо защищать Хиггинса. Я знаю, что все это разыграно для того, чтобы я тебя увидела. Но лучше тебе от этого не будет.