Операция «Переброс» - Иевлев Павел Сергеевич - Страница 19

– Что-то у нас не слава богу, Миш… – протянул прапорщик.

– Я, Борь, знаешь ли, заметил! – Сарказм из лейтенанта просто сочился. Видать, обиделся за училище…

– Не, кроме собак. Тут что-то ещё есть. Кто часовых схарчил?

– Ага, человек-невидимка унёс! Сбежали твои часовые, как последние засранцы!

– Сам, смотри, в штаны не наложи. Куда они сбежать могли? В казарму, собачек погладить? И ворота закрыты, кстати. Изнутри, на засов. Нет, Миш, неладно что-то в датском королевстве, валить отсюда надо.

Успенский только пожал плечами – на самом деле он был согласен с прапорщиком, и ещё – ему было очень страшно. Но всё-таки хорошо, что отступление он предложил не первым. Как-то неприятно было бросать вверенный гарнизон, да и как объяснить произошедшее в штабе округа? Лейтенант живо представил себе, как они с Борухом заявляются в город, увешанные оружием, и начинают рассказывать про нападение собак и растворяющихся в воздухе солдатах… Как бы в госпиталь не отправили, к добрым, но не слишком доверчивым военным психиатрам. Вообразив все прелести предстоящего рапорта и недоуменные лица командиров, Миша тихонько застонал от переживаемого авансом стыда. Тут поневоле задумаешься – не лучше ли героически погибнуть в бою? Хоть бы и с собаками…

Борух переживаний лейтенанта совершенно не разделял. Что ему эти рапорты? Ниже прапорщика не разжалуют, дальше гарнизона не сошлют. И героически погибать он вовсе не собирался – хватит, были в жизни возможности. В минуты опасности он становился удивительно прагматичен – сначала выжить, а потом разберёмся. А богатый жизненный опыт подсказывал: чтобы выжить, надо покинуть ставший непонятным и опасным гарнизон как можно быстрее.

Старенькая БРДМ-1, выпущенная ещё в начале 60-х, давно не представляла собой никакой военной ценности, и даже пулемёт с неё был демонтирован. Быть бы этому музейному экспонату порезанным на металлолом, но уж больно удобно было на ней ездить по степям и оврагам по всяким, не всегда стратегическим, делам. И потому, после своего закономерного списания по возрасту, боевая машина затерялась в грудах интендантских бумаг, став фактически ничейной. Сильно пьющий, но рукастый гарнизонный механик Петрович перегильзовал старый газовский мотор и поддерживал технику в рабочем состоянии. Не ради, понятное дело, обороноспособности Родины, а ради присущей многим офицерам пламенной страсти к выпивке на природе, скромно именуемой «рыбалкой». Ну а уж запчасти к машине и лишнюю сотню литров бензина опытный интендант всегда для хорошего дела сыщет… Вот так и прижилась в гарнизоне бээрдээмка, частенько оправдывая народное название «бардак». Нет, не только за рыбой катались «на рыбалку» героические офицеры… Так что грозное некогда средство боевой разведки, хотя и утратив своё главное предназначение, не прозябало без дела, а потому содержалось в идеальном порядке – благо свободных рабочих рук в армии всегда хватает. Вон полная казарма бездельников – есть кому смазать-покрасить. А ежели инспекция какая – так оврагов в степи полно. Найдётся куда убрать с начальственных глаз неучтённый транспорт…

В общем, именно на этот технический раритет и рассчитывал Борух в своей надежде покинуть гарнизон. Внутри бронированной коробки ему было бы как-то спокойней – никакой собаке 12 миллиметров бронелиста не прогрызть, да и жутковатые невидимки, ворующие солдат с вышек, небось поостерегутся встать на пути пятитонной машины. Скоростью это транспортное средство, конечно, не блещет, зато и траншею переползёт, и стенку своротит, да и плавать в случае чего умеет…

К гаражу шли молча, настороженно крутя головами и до рези в глазах всматриваясь в крыши и окна. Патроны в патронниках, предохранители опущены – а ну, враг, выходи! Однако стрелять по-прежнему было не в кого. Неизвестный противник никак себя не проявлял, да и собаки куда-то подевались. Гарнизон был пуст и тих – зрелище противоестественное. От этой затаившейся тишины Боруху было очень не по себе. Казалось, что вот-вот что-то начнётся: либо сухо щлёкнет выстрел снайпера, либо взревут моторы танков и пойдёт обычная человеческая забава – жестокий уличный бой накоротке, когда не разберёшь, где враги, и из-за любого угла может выкатиться рубчатый мячик гранаты… Но нет, тишина продолжала тянуть нервы, а враг не желал схватки, как будто наплевать ему было, что в захваченном (а он ведь кем-то захвачен, не так ли?) гарнизоне остался живой и вооружённый противник. Всё это напоминало какой-то дурной муторный сон, который бывает под утро после сильной пьянки – до тошноты реальный, но напрочь лишённый внутренней логики.

Утробно рыкнул стартер, и мотор, тяжко вздохнув о своём пенсионном возрасте, заработал, отдаваясь в железной коробке навязчивым гулом. БРДМ осторожно попятилась из ангара, выкатываясь на улицу. Борух сидел, напряжённо подавшись вперёд, вглядываясь в смотровую щель бронекрышки, и готовый рывком бросить тяжёлую машину вперёд, уходя с линии огня, но противник высокомерно игнорировал возросшую боевую мощь отряда. Это беспокоило прапорщика больше всего – логика врага никак не угадывалась, а значит, можно было ждать любых сюрпризов. Уж лучше понятные опасности открытого противостояния, даже бой с превосходящим противником, чем напряжённое ожидание невесть чего. Пока рычащая БРДМ медленно катилась по улочкам гарнизона, лейтенант Успенский крутил ручки бортовой радиостанции, пытаясь связаться хоть с кем-нибудь. Конечно, старая «эр сто пятая» была не бог весть какой мощности, но хоть что-то ловила всегда. Однако не на этот раз – в наушниках шлема был только шорох помех. В конце концов, прощёлкав все диапазоны, лейтенант с досадой стянул с головы старый танкистский шлем.

– Ничего? – спросил Борух.

– Абсолютно. Полная тишина.

– И летуны молчат?

Расположенная неподалёку вертолётная часть относилась к подразделениям «дружеским». То есть в редких учениях «летуны» прикрывали «пехоту», тактически взаимодействуя против условного противника, а потом совместно отмечали этого условного противника условный же разгром. Так в совместных пьянках на лоне скудной степной природы рождалось «боевое братство», характерное для невоюющей армии. И потому рабочие частоты «летунов» лейтенанту были хорошо известны.

– Молчат.

– День, конечно, выходной, но у них всё время хоть кто-то в воздухе да болтается. И в диспетчерской дежурный непременно есть… Странно.

– У нас всё странно…

– Поехали-ка, Миш, к ним. Тут степью напрямик недалече. Может, они нам чем помогут. Или мы им…

– Думаешь, у них… Тоже не всё в порядке?

Борух ничего не ответил, только плечами пожал. Ощущение глобальности разразившейся катастрофы преследовало его уже давно. И дело было не только в странном радиомолчании вечно, вопреки всем инструкциям трындящих в эфире вертолётчиков. Просто чуялось прапорщику что-то этакое – не объяснимое пока словами. Какая-то чудовищная неправильность, отнюдь не ограниченная маленьким степным гарнизоном. Казалось, из картины мира исчезли несколько малозначимых, но обязательных мелочей, и теперь их отсутствие тревожило подсознание.

Перед дальней разведкой заехали обратно на склад. Оставив Успенского торчать в верхнем люке и наблюдать за периметром, Борух сноровисто закинул в недра БРДМ несколько ящиков с боеприпасами и сухпайками. Хозяйственный прапорщик с удовольствием погрузил бы гораздо больше – но было некуда. БРДМ не грузовик, так что пришлось ограничить свой аппетит в пользу нескольких канистр с бензином.

Пропавшие солдаты не обнаружились. Собак не было видно. Невидимый похититель тоже никак себя не проявлял.

Вечерняя степь ложилась под колёса то плавными волнами, то резкими кочками, заставляющими лейтенанта вцепляться в жёсткое сиденье. В свете садящегося солнца длинный шлейф пыли выглядел как кометный хвост, несущийся в пространстве бесконечного космоса. Борух поднял бронекрышки смотровых окон – жара, несмотря на вечер, стояла неимоверная, и в тесном пространстве бронемашины вскоре стало как в духовке. От размеренного неторопливого движения начало постепенно распускать тиски стресса и уходить боевое напряжение. Успокоившись и перестав мыслить сиюминутными неотложными действиями, Борух снова и снова прокручивал в голове всё произошедшее – эпизод за эпизодом, – пытаясь понять, что же случилось. Увы, логическая картина произошедшего не выстраивалась. Прапорщик чувствовал, что все его действия были вроде бы тактически верны, – но результат, откровенно говоря, был ни к чёрту. Как ни крути, гарнизон оставлен, личный состав части потерян, и вся его боевая мощь – старинная БРДМ да задрёмывающий, несмотря на тряску, лейтенант. Кроме того, Боруха не отпускало раздражающее ощущение, что он что-то пропустил. Какую-то неправильность, которая маячит перед глазами, но никак её не уловить, не сосредоточиться на ней. Как на картинках Эшера, где надо присмотреться, чтобы понять нарушения геометрии, но, если бросить рассеянный взгляд, останется только впечатление, что что-то не так. Увы, этот безумный день не оставил времени на осмысление и неторопливые медитации, но ощущалось, что вот-вот, как на детских картинках «найди в кустах зайцев», из хаотического на первый взгляд нагромождения листиков и веточек нарисуются вдруг длинные уши и ехидные морды.