Афган, снова Афган… - Андогский Александр Иванович - Страница 24

Велик был соблазн рассматривать эти события с точки зрения того, что известно сейчас, когда всем и все можно говорить, когда появилось множество описаний афганской эпопеи, причем все они в той или иной мере разнятся между собой, во многом противоречат друг другу. По возможности я старался избегать этого.

Человеческое восприятие уникально и неповторимо: одни и те же люди, наблюдавшие одни и те же события, могут совершенно искренне и «объективно» описывать их совершенно по-разному. Это отлично знают ученые-психологи, следователи и работники спецслужб. Ничего не поделать: так уж устроен человек! Иногда и впрямь задумаешься: а возможно ли на самом деле объективно реконструировать события прошлого?

Да и вообще: что такое история? Обезличенная пристрастным чиновником-летописцем совокупность свидетельских показаний безвестных очевидцев? Или это просто выдумка, усредненная, сведенная к общему знаменателю политической целесообразности и подкорректированная в соответствии с действующими на настоящий момент в обществе идеологическими постулатами?

В нашей стране с приходом к власти нового политического лидера всегда первым делом «исправлялась» и «переписывалась» заново история, которая с каждым новым политическим «сдвигом» становится все запутаннее и недостовернее…

В результате мы имеем то, что имеем. Ведь порой «официальные факты» истории бывают схожи с действительно имевшими место событиями только некоторыми датами да еще местом событий. Но, исходя из «политических принципов» и «воспитательных соображений», можно изменить и даты и места! А можно вообще «опустить» сами эти события. И когда умрут их последние очевидцы — окажется, что этих событий и не было!

А мне этого очень бы не хотелось.

В те далекие времена мы были молоды, энергичны и простодушны. Нас связывала крепкая боевая дружба. Причастность к одному из элитных специальных боевых формирований, которому было поручено реализовать совершенно фантастическую операцию, придавала нам чувство гордости и за себя и за державу. Именно память о тех временах, память о моих друзьях заставила меня взяться за перо и запечатлеть на бумаге то, что может так легко забыться и кануть в Лету…

Я не исключаю, что в моем повествовании могут встретиться неточности в изложении каких-то деталей: ведь я тогда не фиксировал специально чьи-то слова, высказывания, не вел дневник (это было категорически запрещено!), не копил про запас черновики секретных оперативных документов (как и положено, эти черновики я уничтожал в установленном порядке).

Просто я старался излагать события так, как я это видел и воспринимал тогда, в далеком 1979 году…

Глава 1. Хмурым октябрьским утром…

Хмурым октябрьским утром 1978 года, когда за окном моросил мелкий нескончаемый дождь и под порывами ветра холодные капли барабанили по стеклу, я, тогда еще старший лейтенант, оперуполномоченный 1-го отделения 2-го отдела (контрразведывательная работа по иностранным дипломатам и туристам) областного управления КГБ, тихо и мирно сидел в своем кабинете на четвертом этаже недавно отстроенного здания (старое, постройки прошлого века, совсем пришло в негодность) и готовил отчет о работе за год. Радиоприемник вполголоса бубнил об итогах очередной битвы за урожай и подготовке к зиме тружеников полей. Позади был бурный туристический сезон, впереди маячила долгая и слякотная зима… Мне казалось, что в этой устоявшейся жизни не может быть никаких изменений, ничего не может случиться яркого, интересного.

Я не мог знать, что именно сейчас затейница судьба отсчитывает последние секунды перед решительным вмешательством в плавный и, казалось бы, нерушимый ход моей жизни.

И вот свершилось: зазвонил телефон. Я снял трубку. Начальник моего отдела буркнул в трубку:

— Зайди!

Явившись на зов начальства, я узнал, что пришла разнарядка на учебу в Москву и руководство управления решило направить именно меня и что это большая честь и огромная ответственность.

По простоте душевной я тут же подумал, что меня хотят отправить учиться в 101-ю школу (так тогда называлось учебное заведение, где готовили кадры для внешней разведки), однако оказалось, что до 101-й школы мне было еще очень далеко. Для такого рода учебы у нас в управлении еще были не оприходованы более родовитые, чем я, молодые сотрудники (те, чьи родители или ближайшие родственники занимали хорошее служебное или партийное положение). Куда уж мне было с ними тягаться!

Тут же выяснилось, что меня отправляют учиться на Курсы усовершенствования офицерского состава, иначе говоря — в « школу диверсантов».

Учеба начиналась с января и заканчивалась в августе. Эти курсы, насколько я знал, находились под эгидой управления «С» ПГУ КГБ (нелегальная разведка). Прошедшие эти курсы молодые опера со знанием иностранных языков заносились в спецрезерв нелегальной разведки в качестве командиров или заместителей командиров групп специального назначения. При наступлении « особого периода» или во время войны эти группы, доукомплектованные резервистами — разведчиками, подрывниками и радистами, планировалось забрасывать на вражескую территорию для реализации специальных силовых акций, а также для ведения агентурно-оперативной работы в тылу противника. Этим группам должна была передаваться агентура, находящаяся до поры до времени на связи у наших легальных резидентур. По завершении учебы прошедшие спецподготовку опера, как правило, возвращались в свои подразделения. Правда, по слухам, некоторым удавалось закрепиться в Москве, но таких было мало… Все отмечали, что на этих спецкурсах давали очень большую физическую нагрузку и якобы некоторые не выдерживали, просились обратно в свои управления…

Конечно, я мог бы отказаться, сославшись, например, на отсутствие постоянной квартиры (мы тогда снимали бронированную квартиру на окраине города), на многочисленность семьи (уже тогда у меня было двое детей) и прочие обстоятельства.

Однако мне было вовсе не безразлично, что обо мне подумает начальство да и коллеги по работе, если я откажусь. Очень не хотелось разговоров типа: « испугался трудностей…», « слабак…» и тому подобного. Дурацкая натура: мне все время казалось, что за моими поступками и помыслами, даже если с оными я один на один, наблюдает весь мир и вся передовая общественность. Как будто любой мой шаг кем-то тщательно взвешивается, оценивается: мол, это — правильно, а это — неправильно. И поэтому мой проклятый (а может быть, мудрый?) внутренний голос постоянно нашептывал, как мне следует поступать, и поступки мои мало чем отличались от тех шаблонов и стереотипов поведения, которые были приняты в то время в обществе, а также в офицерской среде. Ну, в общем, вы понимаете, что я имею в виду…

А кроме всего прочего, мне, сказать по правде, самому было очень интересно: нелегальная разведка, парашют, пятнистый маскхалат, диверсии в глубоком тылу врага, приказ сурового, но справедливого командира: « Идите, лейтенант, и без « языка » не возвращайтесь!  Ну, и так далее… Романтика!

Надо сказать, что в те времена мы были простодушны и доверчивы. Мы полагали, что нашей могучей державой руководят мудрые и толковые головы, которые на основе единственно правильной и верной марксистско-ленинской теории все просчитывают и учитывают. Мы верили, что временные трудности и перебои с продовольствием рано или поздно пропадут, рассосутся как-нибудь, что впереди у нас — светлое, блистательное и спокойное для всего нашего народа будущее, которое обязательно в конце концов настигнет и все остальное человечество. Только вот несколько раздражал престарелый верный ленинец Леонид Ильич, который лез на глаза во всех газетах, по телевизору, по радио и неутомимо награждал себя все новыми и новыми наградами. Все это было очень чудно: и смех и грех! А вообще-то это воспринималось как невинное чудачество старого, постепенно выживающего из ума человека, за спиной которого, однако, стоят мудрые, верные, недремлющие и не знающие сомнений. Уж они-то маху не дадут, они-то твердо знают, куда и зачем нам всем надо идти.