Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис - Страница 43

То, что случилось дальше, было трудно предвидеть. Видимо, немцы засекли вторую группу, и открыли по ней прицельный минометный огонь. Первым погиб пулеметчик Серега Вдовин. Осколком мины зацепило ногу Андрея, он сумел сам перевязать рану и пополз дальше: Очередная мина взорвалась совсем близко от лейтенанта Чернова, и тут произошло поразительное: Маврий, оказавшийся в тот момент рядом, бросился к лейтенанту и накрыл его своим телом. Изрешеченный осколками, залитый кровью — Маврий был бездыханен. Заметив вблизи небольшую расщелину, лейтенант собрал в ней всех оставшихся. Здесь они переждали минометный огонь и, забрав с собой двух погибших, поползли к окопам.

Наша группа отходила пока спокойно; предутренний туман обволакивал пространство, в котором мы двигались, он-то меня и подвел — на свою беду, я не заметил воронку, наполненную водой, и свалился вниз. В темноте никто не заметил случившегося, и я остался один в своей ледяной купели. Начал отчаянно барахтаться, цепляясь за скользкую стенку, но всякий раз соскальзывал, весь окунаясь в ледяную воду. Снова и снова, теряя силы, пытался выкарабкаться, окоченевшее тело переставало слушаться, сводило судорогой ноги, я понял, что самому мне не выбраться, а ребята ушли вперед… Внезапно я ощутил толчок, меня ухватили протянутые сверху крепкие руки… — Володя Герасимчук! С его помощью я выбрался наверх. Обессиленный, мокрый, покрытый липкой вонючей грязью, я лежал на земле, слушая разрывы снарядов, пытаясь прийти в себя. Окопы были совсем близко, но ребята остановились, поджидая меня. Собравшись с силами, попросил солдат двигаться дальше. Дрожащий, стуча зубами, я еле полз. И тут наши артиллеристы открыли ответный огонь! Немцы замешкались, наступила короткая пауза, и мы ею воспользовались — рванулись к окопам. Что нас всех и спасло.

Позвонил комбату, доложил обстановку и попросил срочно прислать санитаров. В ответ услышал одно слово:

— Говнюк!

Что ж, хреновый ты комбат после этого.

Следующей ночью хоронили Маврия и Сергея Вдовина.

Накануне позвонил Коростылев:

— Принимай гостей. Приедут хоронить твоего героя.

Пришли проститься с Маврием командир полка Глухов с адъютантом, комбат, разведчики со своим командиром Павлом Черновым и Василий Сошнев — сотрудник дивизионной газеты «За Родину!».

За ночь из досок, снятых с крыши блиндажа, Потапыч смастерил гроб. Положили в него Маврия, не забыв о крестике — он сохранился целым.

Суровый командир разведчиков заплакал, увидев мертвого Маврия, подарившего ему жизнь. Как-то Маврий сказал: «Душа человеческая полна доброты — кто может запретить одаривать ею другого человека?» Одарил человек сколько мог! Глубокая печаль овладела всеми. Командир полка, сняв фуражку, произнес первое слово. В ночной тишине оно прозвучало очень торжественно.

— Спасение солдатом командира всегда в истории армии считалось подвигом, — сказал он. — Пожалуй, не меньшим, чем в наше время — таран танка и самолета или бросок солдата на амбразуру дзота. Мы послали в дивизию представление на присвоение солдату звания Героя Советского Союза.

Лейтенант Чернов поцеловал Маврия и произнес всего два слова:

— Спасибо, друг!

Я выступал последним, глаза застилали слезы, все же осилил себя и сказал:

— Поступок Маврия — это не беспричинное безрассудство. Он верил в бога, и в душе этого человека было сильно развито чувство высокого долга перед людьми. Он свято почитал свои воинские обязанности. И за это бог его отблагодарит!

Коростылев, стоявший рядом, недобро глянул на меня. Командир полка пожал мне руку и поблагодарил за Маврия.

Тепло расстались с лейтенантом и его ребятами. Павел Чернов, прощаясь, обнял меня:

— Спасибо за поддержку. Если что, звони — ребята и я всегда поможем.

Подошел корреспондент Василий Сошнев:

— Какой сюжет для дивизионки! Это же находка, пример для многих религиозных солдат, их у нас много. Хотя такие, как Маврий, конечно, наперечет. Уверен, партийное начальство одобрит публикацию.

Я перебил:

— Только прошу, не делайте из него атеиста — никто тогда не поверит в правду вами написанного и память о человеке обидите.

Проговорили мы долго, Василий хотел подробнее разузнать о Маврии; мне хотелось говорить о нем — нашей первой встрече, его отношении к войне, к людям, Маврию было всего девятнадцать! Провоевал он — всего сто пятьдесят дней! Но и то и другое не помешало ему стать настоящим воином. В критические моменты в человеке срабатывают заложенные в него с материнским молоком инстинкты — у Маврия эти инстинкты подкреплялись семейными традициями и верой, о которой он говорил: «Важно не то, во что верит человек, важна сама его вера». Все мы многими нитями связаны с жизнью, никто не хочет погибать, и вдруг яркой вспышкой сама эта драгоценная жизнь ставит перед тобой вопрос: «Ты готов на самопожертвование?» Трудно сказать, как поведет себя человек в такой ситуации. Поступок Маврия — был Подвигом.

«Истинная сила очень религиозного человека состоит в бескорыстности совершенных им добрых дел. Даже если он не уверен, что получит награду в другом мире… Так всегда думал и поступал Маврий!» — этими словами заканчивался очерк в дивизионке.

Сошнев сдержал обещание.

На меня подвиг Маврия произвел сильное впечатление, — как говорится, всего перепахал, вызвал много непростых размышлений. Нет, я не стал религиозным человеком, но, безусловно, поступок этот повлиял на мою душу. Я стал внимательнее присматриваться к верующим людям — их много было среди солдат, стремился лучше их понять, уважительно к ним относиться, а если случалась в том нужда, старался помочь им.

Вася Сошнев был старше меня года на четыре; он оказался удивительно приятным и тактичным человеком, понравился мне, и с той ночи мы подружились. После войны переписывались, он продолжал служить в армии. Встретились мы в Москве на 30-летии Победы, к этому времени Василий Степанович Сошнев стал генерал-майором; на этой встрече в Москве фронтовики избрали его председателем Совета ветеранов 220-й дивизии. Вместе мы ездили в Елец в 1981 году на 40-летие рождения дивизии. Вместе провожали ветеранов в последний путь. И каждый год вместе отмечали День Победы — под боевым знаменем дивизии. Нам выдавали знамя всего на один день из Центрального музея Советской Армии. О том послевоенном времени, ярких встречах с однополчанами в сердце сохранилась добрая память. Сохранились и редкие фотографии. Куда они денутся после меня, кому они будут интересны?..

Немцы проморгали своего ефрейтора, и, предвидя неприятности, я, посоветовавшись с комбатом, разделил взвод на две части. В боевом охранении первой линии окопов оставил четырех солдат, остальных забрал с собой на запасные позиции.

Действительно, не прошло и двух дней, как противник решил рассчитаться с нами — наказать за свою беспомощность, за своих убитых и пленного ефрейтора. На наш передний край обрушился шквал артиллерийского огня — пять артобстрелов в течение суток.

Ночью мы вернулись в старые окопы. На их месте громоздились лишь огромные груды земли, камни да щепки от начисто разбитого блиндажа. И тела. Погибли все четверо. Пашу Иванова пришлось откапывать.

Паша! Маврий! Серега! Столько человеческих трагедий сразу! Как пережить такое?! Может, моя вина, что послал ребят? А если контратака? Нет, нельзя без боевого охранения. Проклятые! Зачем они здесь?! За чем пришли к нам?.. Одного за другим пожирала война самых лучших — добрых, сильных, молодых! Так и хотелось спросить: за что, господи?!

Эх, Паша, Паша, так и не стал ты командиром взвода, а по всему подходил к тому. Я не расспрашивал его о речевом дефекте; он сам однажды рассказал, как это случилось.

Вырос Павел в военной семье, жили они в Куйбышеве, в военном городке, отец был лихим кавалеристом, командовал эскадроном. Часто забирал семилетнего сына, сажал перед собой на коня, и они галопом мчались по полигону, у мальчишки захватывало дух от восторга. Однажды комэск, разгорячившись после бутылки отличнейшего портвейна, посадил ребенка — одного — на своего любимого Жорку: