Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис - Страница 3

Вскоре после изъятия гитары произошло новое ночное ЧП. В казарму ворвался старшина и конфисковал у заядлых картежников две колоды карт. Прозвучали знакомые слова:

— Здесь вам не «малина»! Вы в казарме! Здесь в карты запрещено играть!

Миновала неделя, и старшина накрыл игроков в кости на деньги.

Казарма всполошилась! Откуда старшина все знает? Неужели кто-то из своих капает? Возникли подозрения. Сразу появилась какая-то неловкость в отношениях. Но это продолжалось недолго. В подобных случаях всегда находится человек, который добровольно берет на себя обязанности сыщика. Несколько дней расследования, и наш детектив установил два неоспоримых факта: кто и как. Доносчиком оказался маленький толстенький Феденька с узкими бегающими глазками. В послеобеденный час отдыха, самое благословенное время, он бегал с «докладом» к старшине. Выследив Феденьку, когда тот направился в каптерку, наш сыщик подкрался к двери и услышал примерно такой диалог:

Старшина:

— Вот тебе, курсант, семь мармеладок.

Феденька:

— Товарищ старшина, вы обещали десять.

Старшина:

— Хватит с тебя и семи. Узнаешь что новое — получишь еще.

Суд был скорый. Так решила казарма. Выражая общее мнение, кто-то сказал:

— Надо отучить эту тварь продавать товарищей!

Два дня Феденьку сбрасывали с «очка» в уборной, приговаривая: «Высри мармеладки в свои подштанники, гад!» Больше в той уборной Феденьку не замечали, видно, бегал на другой этаж. На этом не остановились. Последовало новое наказание: укутали предателя в одеяло и избили по-черному. Сброшенный с койки, он долго лежал на полу, стонал и плакал.

Закончилось это тем, что в Ленинскую комнату, где вечером обычно собирался почти весь взвод, явился Феденька и взмолился:

— Простите, ребята! Ведь на войну нам вместе. Грешен я, простите!

Не простили. «За семь мармеладок продался!» Долго его не замечали, обходили стороной.

Вот такие первые житейские неожиданности встретили меня в училище. Как их воспринимать, я еще не знал. Понемногу присматривался и привыкал к казарме, пытался понять ее законы, обычаи, традиции, а главное — характеры курсантов и командиров.

Как нас готовили в командиры. Попробую рассказать об этом на примере одного дня: любой другой ничем не отличался.

Шесть часов утра. Еще темно. Словно удар по голове, гремит на всю казарму бас старшины:

— Подъем!

Вскакиваю с постели. Мне легче, чем Шурке, это мой сосед: я внизу, он наверху. Мигом застилаю постель. На это положено три минуты. Допустишь небрежность — старшина заставит перестилать, причем может это сделать и пять, и десять раз. Обматываю портянками ноги, опускаю в сапоги и чувствую влагу, неприятный запах.

Ага, вероятно, ночью меня проиграли в карты и кого-то заставили «налить» мне в сапоги. А времени в обрез, все рассчитано по минутам.

— Шевелись! Шевелись!

Строем мчимся в туалет. Это длинная, узкая холодная комната с выкрашенными зеленой масляной краской стеками. С одной стороны — двадцать умывальников. Вода холодная, края умывальников обледенели. У противоположной стены — сортирная часть. Очередь обычно тянется в обе стороны.

День начинается матом и кончается им же. «Очко» в сортире в твоем распоряжении четыре минуты. Пока ребята моются, быстро занимаю свободную кабину. Меняю портянки и переобуваюсь. На остальное не остается времени. Попробуй хоть раз справить нужду, получив удовольствие! Попробуй — и тебя без лишних слов и шума сбросят с «очка». Самое меньшее зло — замараешь исподнее. Я оставляю все на потом. Чищу зубы, обмываюсь холодной водой до пояса, растираюсь полотенцем до красноты. А старший сержант уже строит взвод:

— Шевелись! Шевелись!

Все — в нательных рубашках, заправленных в брюки. Бегом по лестнице на плац. А там — Сибирь! Мороз сорок градусов! Дым из трубы похож на хвост рассерженной кошки — поднимается прямо вверх. Ветра нет. Чистый морозный воздух. Мы — молодые, крепкие. Разминка — легкая пробежка, и уже звучит новая команда:

— На зарядку! Шевелись! Раз! Два! Три!..

За сорок минут — двадцать упражнений.

В это время дежурные пилят и колют дрова для кухни и отопления казармы. Я уже научился крепко и правильно, без напряжения, держать пилу, и меня не валит, как прежде, усталость. Справляться с пилой научил нас, меня и Женечку — курсанта из Ленинграда, мой сосед по казарме Шурка. С топором же я так и не совладал: не хватало ни силы, ни ловкости, ни глазомера; для меня такая работа заканчивалась мозолями и кучей щепок.

После зарядки — казарма. Надеваем гимнастерки — пуговицы блестят, начищенные мелом с зубным порошком. Строем бодро шагаем в столовую.

— Шевелись! Шевелись!

Семь утра, а сколько уже дел сделано!

Завтрак. На завтрак обычно — перловка или пшенка. Десять граммов масла, два ломтя хлеба и два кусочка сахара, горячий чай. В праздники, дополнительно, — по пирожку с повидлом.

Это целая наука: как сидеть за столом, пользоваться вилкой, ложкой, ножом, — об этом написаны книги. Но нас никто этому не учит. Поэтому, если курсант, например, вылизывает языком тарелку, на него никто не обращает внимания. Успел ли ты поесть вовремя или нет — тоже твое личное дело. Как только заканчивается время, отведенное на завтрак или обед, раздается команда, мы выскакиваем из-за столов и спешим, опять же строем, в казарму.

— Шевелись! Пошевеливайся!

Три следующих часа отведены на изучение уставов. Их много, и каждый нужно вызубрить до последнего параграфа. Командир должен точно руководствоваться уставом — в наступлении и в обороне, — в лесу и в поле, зимой и летом, во время караульной службы и т. д. Всем нам, командирам и курсантам, известно, что полевые уставы, которым нас учат, — устаревшие, еще довоенные, ориентируют в основном на опыт Гражданской войны, без учета знаний о современном ведении боя. А значит — бесполезны. Но командиры об этом молчат, молчим и мы. Зубрим их, как самые тупые школяры, не понимая, по своей неопытности, какой колоссальный вред они уже принесли и еще принесут Красной Армии, пока их не заменят новыми. К примеру, в соответствии с действующими уставами командир должен находиться впереди атакующей цепи. Так мы поначалу и воевали, от чего неоправданно гибли командиры, терялось управление на поле боя.

Часы занятий по изучению уставов — одни из самых гадких. Их проводит с нами командир взвода лейтенант Артур. Порой кажется, что, кроме уставов, он ничего не знает и не хочет знать. Но в этом деле он истинный артист. Начинает он свои занятия так:

— Первой любовью молодого курсанта должен стать устав! Второй — командир!

Русским языком Артур владеет слабо. Когда, коверкая слова, он произносит «наверех» вместо «наверх», или «нанизех» вместо «вниз», курсанты смеются — понятное дело, в кулак. Хуже занятий по уставам — только политзанятия.

После занятий — пятнадцать минут перекур. Затем бег строем на плац. До обеда. Каждый божий день — строевая подготовка. Тоже не шоколад. Ее называют «шагистикой». Шагаем вдоль веревочки: по одному, по двое, по трое, отделением, взводом. Команды звучат непрерывно, одна за другой:

— Левой! Правой! Кругом! Вперед!..

Руководят шагистикой сержанты. Стараются они, может, даже больше, чем мы. Когда ты впечатываешь шаг в асфальт — кажется, что ты ангел, особенно если ты не один, если одновременно вверх, чеканя шаг, взлетают десятки ног. Но сержант вечно недоволен, снова и снова команда:

— Шаг вперед! Шаг вперед!..

Мы научились четко козырять. Мы умеем стоять, как истуканы, по стойке «смирно», выпучив глаза на командира. Можем брать на караул, отбивая каблуками не хуже чечеточников. Браво исполняем повороты направо, налево. Мы стойко терпим идиотские придирки и громкую брань — по поводу и без повода. Мы готовы всегда — независимо от собственного мнения, настроения — быть послушны команде.

Между тем стоять по стойке «смирно» сибирской зимой — без перчаток, сжимая голыми пальцами ледяной ствол винтовки, — это не курорт! Какая собака такое вынесет? А смысл?!