Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис - Страница 11

— Какой мужик! С таким не пропадешь!

Душа лейтенанта была сверх меры переполнена тщеславием, которое буквально источалось из него; он старался стать первым во всем — понятно, за наш счет. Сейчас Артур был доволен — собой и нами: взвод стрелял отлично. Когда вышли на главную улицу, скомандовал мне:

— За-а-певай!

Я начал с его любимой песни, взвод дружно подхватил, — в общем, спели от души. Следом, как всегда, еще две песни, одну — о «мудром, родном и любимом», другую — об артиллеристах, которым «Сталин дал приказ».

Устали, затихли, горло у меня охрипло. Лейтенант же только разошелся:

— За-а-певай!

Взвод не отозвался. Артур разозлился.

— Газы! — прозвучала команда, что означало: достать противогазы и натянуть маски.

Подчинились. И вдруг:

— Бегом, марш! За мной!

Попробуй бежать в плотно надетой ледяной резиновой маске! Тут и произошел скандал. Примерно полвзвода побежало за командиром, остальные: казаки, я, Юрка, Женечка и еще несколько курсантов — не тронулись с места — в тот момент наши чувства совпали.

Постояли, покурили. Казаки материли «эстонского жидовина» на чем свет стоит. Медленным шагом двинулись в училище, Шурка впереди.

Когда мы добрались до училища, возле ворот увидели лейтенанта — он поджидал нас, нервно поглядывая на часы. Выстроил по команде смирно и, наговорив гадостей, скомандовал:

— По плацу! Три круга! Бегом, марш!

Подчинились. Но, завершив второй круг, высунули языки, а журчание в животе тоскливо возвещало, что остальные тем временем заканчивают обед. После третьего круга никто уже не думал о еде, всех мутило и тошнило — лишь бы добраться до казармы и свалиться на койку.

Обстановка во взводе накалялась. Пошли втихую разговорчики:

— С таким гадом на фронт?..

— Прикончить его в первом же бою!..

Дважды в месяц с разрешения командира батальона после ужина я шел в клуб на репетицию хора: мы готовили большую программу к Первому мая. И вот в клубе в одну из суббот нам показали документальный фильм «Разгром немцев под Москвой».

Сделана была лента мастерски. Первый раз я увидел противника в лицо. Это были пленные немцы. Целые толпы пленных! Кадры выхватывали отдельные лица и фигуры обессиленных людей. Некоторые поверх шинелей были закутаны в платки, все без рукавиц и зимней одежды, с глубоко засунутыми в карманы руками, в рваной обуви, даже в женских ботах. Они пританцовывали от зимней стужи, время от времени вынимали руки из карманов, растирали нос, уши.

Новые кадры: горы брошенной техники! Обледеневшие танки, цистерны, грузовики и фуры, орудия — и все это в снегу, сугробах. Было понятно, что их командование не подготовило для армии морозоустойчивое горючее, зимнюю одежду. Рассчитывали-то на блицкриг, справиться до зимы с Красной Армией. Не вышло! Кто-то из курсантов бросил:

— Показать бы Гитлеру эту хронику! Пусть увидит, как драпают его доблестные арийцы!

После войны стало известно, что Гитлеру фильм показали. Можно представить, какие чувства испытывали фюрер и его генералы!

Ночью в казарме обсуждали увиденное. Пошли анекдоты о Гитлере. Запомнился один:

— Абрам, что бы ты пожелал Гитлеру?

— А чтоб он стал электрической лампочкой! Днем будет висеть, а ночью — еще и гореть.

Казарма взорвалась хохотом.

Библиотеку можно было посещать только раз в две недели. В свой следующий визит я не вернул книгу, извинился перед Зиной: дал прочесть товарищам. В третий раз мы пришли с Юркой. Я вернул «Три цвета времени» Виноградова и попросил Лермонтова. Юрку интересовали пьесы Горького:

— Счастливые москвичи — в столице повсюду ставят его пьесы. А Челябинск — провинция! У нас больше любят Островского.

— Пьес Горького я не видел ни одной, — успокоил я Юрку. — И не очень-то стремлюсь их увидеть.

Зина рассмеялась:

— О, мальчики, вижу, у вас шарики крутятся, с книгой особые отношения.

Когда вышли, Юрка сказал насмешливо:

— Ты, брат, завоевал сердце старшего сержанта. Как она на тебя глядела! Как на икону! Считай, тебе повезло — такой самородок затерялся в Сибири.

— Ну да-а… тебе показалось, — промямлил я.

— Тебе понравился Виноградов? — спросил Юрка.

— Очень.

— Ты понял, почему «Три цвета времени»?

— Белый цвет — цвет французских королей и аристократов, — это мы проходили еще в детстве, читая «Трех мушкетеров». Красный, ясно, — цвет крови, символ кровавой революции. А черный…

— Эге, значит, не читал предисловия, там есть объяснение.

— Удар ниже пояса.

— Ладно. Черный цвет — это цвет духовенства, Стендаль не очень почитал религию.

— Устроил ты мне экзамен и, уж конечно, влепил двойку.

— Что ты, все мы желторотые! Не случись войны, наверно, остались бы такими надолго. Ты когда-нибудь читал Библию?

— Не читал и в глаза не видел.

— Жаль, вселенского масштаба книга. Серьезное чтение. Я, правда, не прочел и половины, но кое-что понял.

— Расскажи!

Ответа не последовало.

— Юрка, ты верующий?

— Нет, это не по мне. Но еще никто не подверг сомнению библейские заповеди: не убий, не укради, люби ближнего, как самого себя, не делай зла.

— Но ведь все равно убивают, крадут, грабят.

— Герцен в «Былом и думах» говорит, что в понимании жизни помочь может только «самомышление»…

— А война кончится в этом году? Сталин обещает.

— Ты веришь?

— Верю. Юрка, как я рад, что мы встретились.

Мы подходили к дверям казармы.

После этого разговора я несколько дней был сам не свой: ранила мысль — почему я так мало знаю? Почему до сих пор — мне уже под двадцать — не умею самостоятельно мыслить? Вспомнилась встреча с отцом в тот день, 19 декабря 1939 года, когда он вернулся домой после тюрьмы. Он не выпускал меня из объятий, целовал и плакал, плакал горько, долго. Я бросился к своей первой, еще жиденькой, крохотной книжной полке — на ней стояло всего несколько книжек, — взял одну, потолще, и, радостный, счастливый, что могу это сделать, протянул папе: «Вот! Приготовил тебе подарок!», — уверенный, что эта книга доставит ему радость. Он прочел название «Краткий курс истории ВКП(б)» и, вздохнув, отложил в сторону. Он всегда был деликатен, промолчал и по поводу моего подарка, только опять заплакал.

До моего ухода в армию отец так и не рассказал мне свою тюремную историю. То ли он опасался за меня, то ли сам еще полностью не избавился от страха. Страх поразил все старшее поколение.

В разрешенный день я отправился в библиотеку один, без Юрки, — он не смог пойти. Но вот досада, на дверях библиотеки висело объявление: «Санитарный день». Попробовал открыть дверь и не ошибся. Зина сидела, как обычно, за своим столиком, в черном халате, надетом поверх формы. Мы встретились взглядами, и я понял, что она рада, ждала меня. Смущенный, я начал извиняться, благодарить за прием в нерабочее время, и как-то случилось, что я осмелился — притронулся к ее руке. Волнение охватило меня. Зина молча смотрела мне в глаза. Смущенный, я быстро-быстро заговорил:

— Зина, как вы думаете, почему нам, курсантам, не выдают учебники по истории военного искусства, разве командиру взвода не положено знать, как побеждали русские полководцы?.. — Она все так же молча смотрела на меня. Пришлось продолжить: — Я уж не говорю о материалах по нынешней войне. Нет совсем ничего! Ведь нужно понять, в чем причины успехов их армии в Польше и во Франции! О разгроме немцев под Москвой — тоже никакой литературы! И командиры от обсуждения уходят, учат все на один лад: «Делай, как я!»

Она наконец-то заговорила, но понесла такое, что у меня потемнело в глазах, а сердце забилось от страха:

— Ты восхищался количеством книг в библиотеке. Так вот! Это лишь жалкие остатки. Я работаю здесь с тридцать восьмого, в те времена по три раза в день сюда прибегал комбриг — начальник училища, запирал дверь на ключ, хватал с полок книгу за книгой и командовал: «Эту — в печь! Эту — изъять из общего пользования и без моего разрешения никому не выдавать!»