Операция “Зомби” - Самаров Сергей Васильевич - Страница 39

Андрей задумался. Но ненадолго.

– Я принимаю ваши возражения. Они кажутся мне вполне обоснованными и логичными. Будем считать этот разговор законченным. И перейдем к следующему. – Он посмотрел на генерала настороженным взглядом. – Что вы говорили мне о профессоре?

ЧАСТЬ II

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Мочилов с Владиленом Афанасьевичем прождали около двух минут, когда в комнате за окном открылась дверь и вошли три человека в белых халатах. Они молча остановились перед пленником, привязанным к креслу, и какое-то время рассматривали его. Причем в их жестких и колючих взглядах – даже сквозь затемненное стекло было это видно – таилась насмешливая угроза. Таким образом они ломали его психику перед основным допросом. Александр Дмитриевич, угрюмый помощник профессора, держал в руке старый потертый саквояж, с какими ходили доктора в чеховские времена.

– Рамон Павлович, говорите? – презрительным, но одновременно суровым голосом заговорил один из пришедших. – Проверим, что вы из себя представляете. Я знавал одного Рамона, но он был армянин. У вас в крови нет случайно армянской примеси? Хотя могу вас уверить, никакая кровь не в состоянии принять в себя препарат, напитать им мозг и оставить его в бездействии...

Рамон Павлович даже не спросил, что это за препарат, которым ему угрожают. Он почти спокойно рассматривал пришедших, но часто останавливался взглядом на саквояже Александра Дмитриевича. Последнему же явно надоело долгое рассматривание пациента, и он отошел в угол, став почти невидимым для наблюдателей за окном, где поставил на стол саквояж, раскрыл его и стал натягивать на руки тонкие хирургические перчатки. Очевидно, ему самому эта процедура очень нравилась своей тщательностью и методичностью. Даже не оборачиваясь, Александр Дмитриевич знал, что Рамон Павлович наблюдает за ним с возрастающим беспокойством. Любой начал бы беспокоиться при таких приготовлениях, особенно когда после перчаток на стол была выложена упаковка со стерильными одноразовыми шприцами и коробка с ампулами для инъекций.

Однако первым беспокойство проявил отнюдь не пленник, а Владилен Афанасьевич. Как всегда бывало, когда сомнения одолевали профессора, он захватил ладонью подбородок, словно пытался оторвать его.

– Мне это не нравится, – напряженно сказал он полковнику, не глядя в его сторону.

– Что вам не нравится?

– Поведение Эльдаса. – Конкретнее, пожалуйста.

– Он готов безропотно принять дозу скополамина. И даже не волнуется. Во-первых, у меня такое ощущение, будто он знает действие самого препарата или его аналогов. Во-вторых, я совсем не удивлюсь, если вдруг окажется, что он владеет технологией устойчивости против скополамина.

Мочилов откровенно не захотел поверить.

– Много вам в вашей практике встречалось людей, владеющих этой технологией?

– Только те, кого я сам обучал. Во время контрольных проверок насмотрелся и наудивлялся. Мы два месяца работали выездной лабораторией в старокрымской бригаде. Тогда к нам со всех округов людей для обучения подсылали. Девяносто процентов технологию освоить смогли. Интеллект позволил. Оставшиеся десять процентов от природы были, мягко говоря, тугодумы. А сначала планировалось поголовное обучение всех офицеров спецназа. Но, видимо, подсчитали – прослезились: это слишком дорогое удовольствие. Стали обучать только агентов и выборочно офицеров отдельных мобильных групп. На настоящих же допросах обученных я не видел ни разу.

– Устойчивость перед одним препаратом и устойчивость перед другим – это разные вещи?

– Все «развязыватели языков» аналогового действия. Однажды овладев технологией, можно сопротивляться любому препарату группы. Единственное условие – развитый интеллект. Ну и, конечно, мощная воля.

– Посмотрим... – Мочилов наклонился ближе к окну, чтобы не терять из поля зрения подготовительные моменты, артистично демонстрируемые Александром Дмитриевичем, и старался проследить реакцию Эльдаса.

И он уловил сосредоточенный, внимательный взгляд последнего, когда Александр Дмитриевич достал из упаковки большую ампулу с мутно-красноватой маслянистой жидкостью. Конечно, саму жидкость сквозь затемненное стекло рассмотреть было проблематично, но полковник видел эти ампулы не раз и потому знал, как они выглядят.

– Обратили внимание, как он сначала сосредоточился, – сказал профессор, – а потом, когда ампулу увидел, словно бы расслабился? Он наверняка знает, что это такое.

– Да, я заметил.

– Определенно это интересно... Шофер со средним образованием прекрасно разбирается в психоделических препаратах. Это не считая того, что он еще и специалист в области этнографии. По крайней мере, знаком со сложной терминологией. Вас это не наводит на какие-то мысли?

– Я как раз сейчас об этом думаю. Он – не тот, за кого себя выдает. Причем выдает, судя по всему, не перед нами, а перед ними, перед тем же Решетовым... Если он продемонстрирует нам сейчас технологию устойчивости, то это будет, думаю, прискорбным для нас фактом.

– Почему?

– Потому что мы, скорее всего, вынуждены будем передать его контрразведке или ФСБ, а это значит, что раскроем свою операцию.

– А если это сотрудник ФСБ работает против организации Решетова?

– Сомневаюсь, хотя совсем такой вариант отбросить нельзя. Но если это, предположим, агент иностранной разведки, мы не можем его скрывать. Хотя имеем право до выяснения разрабатывать самостоятельно. Правда, у нас для этого слишком мало сил и специалистов соответствующего уровня.

Тем временем в комнате за окном действия разворачивались неторопливо и без эксцессов.

– Рекомендую вам не сопротивляться и не дергать рукой, чтобы не сломать иглу, – сказал Александр Дмитриевич. – Доза большая, будьте мужчиной, потерпите...

– Я потерплю. – Рамон Павлович спокоен и расслаблен. Он даже смотрит с насмешкой на старания офицеров-дознавателей, чем, похоже, оскорбляет их профессиональную гордость. Впрочем, это им тоже знакомо. Им многое знакомо в поведении допрашиваемых. Даже откровенный вызов. В боевых условиях, в которых всем троим приходилось в свое время работать, пленные вели себя зачастую так, словно они хозяева положения, в надежде, что со злости дознаватель быстрее прекратит их мучения.

– У вас прекрасные вены. Сами иглу просят. – Александр Дмитриевич злился откровенно. Ему тоже непонятно было поведение Эльдаса. Все боятся укола, потому что не знают последствий.

Два других дознавателя на всякий случай встали с обеих сторон кресла, жестко придерживая привязанного человека за плечи. Но их помощь не понадобилась, он перенес инъекцию спокойно.

– Теперь расслабьтесь и думайте о чем-то приятном. А мы будем разговаривать с вами, – в микрофон сказал Владилен Афанасьевич голосом классического миротворца из детского сада. – Можете отвечать на наши вопросы, можете не отвечать. Как хотите... Мне почему-то кажется, что вы захотите ответить.

Эльдас только улыбнулся. Но улыбнулся одними губами. Глаза его оставались холодными и сосредоточенными, отвлеченными. Он явно стремился контролировать свои ощущения и не поддаться действию препарата так, как его будут к этому подталкивать.

– Рамон Павлович, когда вы закончили школу?

– В восемьдесят девятом году.

– Вы не помните темы сочинения, которое вы писали?

– Не помню.

– А вообще вы учились, надо думать, на «отлично»? Вы производите такое впечатление. Такие люди должны хорошо учиться.

– Нет, я учился не очень хорошо.

– А почему в институт не стали поступать?

– Не захотел.

– Неужели профессия водителя – предел ваших мечтаний?

– Мне нравится моя профессия.

– Собственную машину вы имеете?

– Имею.

– Каково ваше семейное положение?

– Холост.

– Что же так? По возрасту пора бы уже и семьей обзаводиться.