Операция “Зомби” - Самаров Сергей Васильевич - Страница 30

– Я думаю, они хотят того, что предоставить им до некоторого времени невозможно.

– Резонно размышляете... И как вы это обоснуете? Я не праздный вопрос задаю. Меня иногда интересует моя судьба, и ходить по канату, как циркач, с завязанными глазами, я не привык. Предпочитаю все видеть и самостоятельно выбирать не канат, а тропинку, если уж нет возможности пойти дорогой.

Собеседник остался невозмутимым.

– Я одобряю ваш рациональный выбор. Но если вы, предположим, очень любите громкую музыку и при этом вы не быдло и не дурак, вы не будете ее включать дома на полную громкость, потому что мешаете соседу жить.

– Я читал где-то, что любовь к излишне громкой музыке является первым признаком дебилизма и первым звонком к импотенции. Дебилизмом я не страдаю, а что касается потенции, то я очень дорожу ею. И тем не менее я вас понимаю. Вы, должно быть, желаете этим иносказанием выразить, что простое, почти примитивное наше существование кого-то не устраивает. И нам его хотят осложнить, чтобы соблюсти общие интересы?

– В общих чертах вы правильно меня поняли.

Каждая нотка в его словах говорит о точности и жесткости мысли. Такой человек обычно действует без сомнений, без жалости, следуя один раз избранному принципу. Каким ни будь этот принцип, неприятно иметь Геннадия Рудольфовича противником. И его стоит опасаться больше, чем толпы охранников-дуроломов.

– Так чего вы все-таки хотите? – еще раз спросил молодой. Ему просто не терпится вытащить из нашего интерьера ученого мужа. Но мне почему-то кажется, что тогда у нас вообще не получится душевного разговора. И потому я продолжил беседу со старшим:

– Если я правильно понял, как вы говорите, в общих чертах, то нам не стоит заводить разговор о полной свободе. Так?

– Так.

– И на здоровье! – вырвалось у меня с ехидством.

Конечно же, ни тот, ни другой не поняли, что ни мне, ни Пулату эта свобода в настоящее время не очень-то и нужна. Плевать мы на нее временно хотели. Более того, я не стал убеждать собеседников, что оба мы добровольно согласились от собственной свободы избавиться, чтобы попасть именно сюда и именно в такое положение, в каком оказались. А в игрушки с заложниками играть – это для того лишь, чтобы не поняли нашей истинной цели.

– Я рад, что имею дело со здравомыслящим человеком, – сказал Геннадий Рудольфович. – Следовательно, мне не придется долго и нудно убеждать вас с помощью...

Он не договорил, подыскивая подходящее моменту слово.

– С помощью угроз, – подсказал я. – Да, мы с товарищем люди здравомыслящие. И мы понимаем, что, если нас похитили, если пошли на такие большие жертвы в личном составе только ради того, чтобы закрыть в эту комнату двух отставных капитанов, – делается это, разумеется, не для того, чтобы отпустить их и выдать себя в обмен на жизнь какого-то заложника. Я полагаю, нам предложат заманчивую перспективу сотрудничества... Геннадий Рудольфович стоял прямой как палка и даже не кивнул, сообщая:

– Да, вам предложат сотрудничество.

Я демонстративно перевел дыхание, словно надоевший груз с плеч с размаху сбросил.

– Вот... Наконец-то мы подошли к основной теме нашей милой беседы. Только, к великому сожалению уважаемого профессора... – я оглянулся не на профессора, а на Пулата, чтобы полюбопытствовать, не сильно ли он устал ожидать результата в одной позе. Нет, кивает мне, чтобы я продолжал. Он со всем мною сказанным согласен. – К великому сожалению вашего дедка, наша беседа затянулась. Но это необходимо, чтобы выяснить некоторые немаловажные детали.

Геннадий Рудольфович кивнул.

– Тогда у меня сам собой возникает в голове следующий вопрос, – продолжил я все тем же непреднамеренно неторопливым тоном. – Пусть дорогой профессор простит меня, что я отвлекаюсь от задачи по его скорейшему освобождению из объятий моего друга. Если мы не согласимся на сотрудничество, что с нами будет?

Геннадий Рудольфович холодно стрельнул в мою сторону глазами, поморщился, но сам не ответил, а обернулся к более молодому товарищу, предоставляя тому поучаствовать в разговоре.

– Вас расстреляют.

Я улыбнулся:

– Благодарю за откровенность.

– Не за что. Лично я расстрелял бы вас сразу. При вашем захвате я лишился двух друзей. Одного убил ваш товарищ, второго вы.

– Это который? Водитель джипа или Юрок, или из тех, что в будке прятались?

– Это Юрок.

– В таком случае вам не за что меня расстреливать, потому что мы квиты. Я тоже лишился при своем захвате друга.

– То есть?

Он не понял моей откровенной мысли.

– Того же Юрка. Человек, который меня предал, перестал быть моим другом и моим учеником. Кстати, прошу запомнить, что предавший раз и одного с удовольствием повторит это с другим. Он и вас точно так же предал бы...

– Ну...

– Не будем об этом говорить. Я знаю, что я прав. Итак...

– Итак? – спросил он.

– А вас мне как называть?

– Меня зовут Андрей.

– Прекрасно. Андрюша. Я рад вашей откровенности. Я сам человек предельно откровенный и не люблю обманов и предательств. И потому, прежде чем дать согласие на собственный расстрел или расстрел моего друга, все же хотел бы узнать, к какому виду сотрудничества нас так настойчиво пытаются принудить?

Андрей замялся.

– Мне тоже было бы интересно это услышать, – вдруг сказал и Геннадий Рудольфович.

Вот как! Оказывается, он тоже не в курсе дела. Зачем тогда его пригласили сюда? Только для парадного разговора? Или он просто специалист-психолог? Едва ли. Психологи не говорят так кратко и ясно. Они предпочитают речи пространные и непонятные, чтобы у собеседника голова кругом пошла и он последней здравой мысли лишился. Так, говорят, легче войти в альфа-состояние, когда электромагнитные колебания мозга позволяют на полную мощность включиться в активную деятельность человеческому подсознанию.

– Я не специалист в этих вопросах. Могу только в общих чертах сказать, что наши специалисты продолжают разработки метода профессора Радяна... Вам это что-то говорит?

– Это мне говорит слишком мало.

– Больше я ничего не могу вам сообщить, – сказал Андрей и постарался заглянуть через мое плечо, откровенно интересуясь состоянием здоровья дедка. – И не потому, что не хочу или не уполномочен. Просто я не знаю. Этот вопрос вне моей компетенции.

– В таком случае я предлагаю прислать кого-то более компетентного. Но предупреждаю сразу, что мне не нравится мысль о положении подопытной крысы, которой для исследования ее реакций вскрывают полость или вставляют электроды в мозг. Если вы желаете предложить что-то подобное, то я заранее говорю, что вам придется расстаться со своим профессором...

Андрей опять попытался заглянуть через мое плечо. Я из природной вредности плечо специально поднял, но, очевидно, не слишком высоко. Если Андрей профессора не увидел, то профессор увидел Андрея и прохрипел:

– Андрюша, позови Самохина. Пусть он побеседует. Господа офицерики ему поверят...

Фраза завершилась хрипом. Очевидно, Пулату активно не нравится слово «офицерики» и он непроизвольно сжал руки сильнее. Мне это слово, скажу честно, тоже не нравится. И потому я сказал:

– Они, может быть, поверят, надейтесь, а может быть, не захотят разговаривать с господином Самохиным по той простой причине, что им не понравится его личность, если она такая же неприятная, как у уважаемого заложника.

– Пойдем, Геннадий Рудольфович, – позвал Андрей. – Конец первой серии...

Но Геннадий Рудольфович посмотрел молодому коллеге в глаза – я уловил этот выразительный взгляд – и покачал головой:

– Сходите один. Я побеседую с капитаном Ангеловым, как офицер с офицером. Мы можем, мне кажется, найти общий язык. По крайней мере, мне кажется, что обе стороны к этому одинаково стремятся.

Отлично. Геннадий Рудольфович офицер. Я предполагал, что Структура должна включать в себя и вооруженные силы, а не только силовые ведомства. Пока мои предположения подтверждаются.