Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Трудные страницы Библии. Ветхий Завет - Гальбиати Энрико - Страница 9


9
Изменить размер шрифта:

В этом вопросе энциклика «Divino afflante Spiritu» также рассеивает нашу неуверенность и наши сомнения:

«Никто, обладающий правильным пониманием библейского вдохновения, не будет удивлен, найдя у священных авторов, как у всех древних, некоторые приемы изложения и повествования, некоторые идиотизмы, свойственные семитическим языкам, сближения, известную гиперболическую манеру говорить, иногда даже парадоксы, имеющие целью лучше закрепить сказанное в уме. Действительно, святым книгам не чужд ни один способ выражения, которым человеческий язык имел обыкновение пользоваться для высказывания своих мыслей у древних народов, в особенности восточных, — лишь бы только употребленные выражения не противоречили ни в чем святости и истинности Бога».

Для того, чтобы объяснить эти последние слова, заметим, что один жанр, очень распространенный на древнем Востоке, магическое заклинание, ни разу не встречается в Библии, так как это — суеверие; то же самое относится к другому жанру, в наше время очень распространенному: чисто развлекательному роману.

Вместе с тем, нельзя априорно утверждать, что в Библии не может быть рассказов дидактической направленности, подобных так называемой «Мудрости Ахиакара», возникшей на арамейском Востоке «нравоучительной новелле с историческим фоном» [23].

Литературное выражение духовной реальности

5. Греческая философия дала людям основанное на глубинных размышлениях знание о понятиях, их содержании, объеме, выражении, а также определение каждого из них и точнейшую и единообразную терминологию для их обозначения. К этому добавились тысячелетние труды философов, богословов, психологов. В результате мы имеем в своем распоряжении не только богатейший словарь абстрактных терминов, но также, и в особенности, идеи, соответствующие этим терминам. В достаточно культурной среде, даже если она не состоит из специалистов, они употребляются с точностью, в худшем случае приблизительной. Так что нам показалось бы весьма странным, если бы кто-то говорил о Боге, о божественных деяниях, о духовных реальностях, не пользуясь этой специальной терминологией.

Вот почему, бегло пролистывая страницы Ветхого Завета, можно смутиться и придти в замешательство, видя, как о религиозных вопросах, самых высоких и сложных, говорится языком образным, если хотите, поэтическим, но совершенно не философским [24]:

«Десница Твоя, Господи, сразила врага…

Ты послал гнев Твой, и он попалил их, как солому…

От дуновения Твоего расступились воды…

Ты дунул духом Твоим, и покрыло их море…»

(Исх 15, 6-10).

«И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем.

И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил; от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их» (Быт 6, 6–7).

«И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал» (Быт 8, 21).

Однако, если вдуматься, то здесь, как и везде, литературное выражение является только средством для того, чтобы вызвать в уме определенную идею, в данном случае идею Божества, каковы бы ни были Его атрибуты и характер Его действий. Бог Авраама, Исаака и Иакова, говоря словами Паскаля, не есть философская абстракция. Он — Бог живой, личный, совершенно иной по отношению к сотворенной природе и человеку, с которым Он вступает в личные отношения, вмешиваясь в ход истории. Бог, проявляющийся в истории, оказывается значительно более индивидуальным, чем Бог, проявляющийся в природе, с которой Его так легко путают, что, например, характерно для семитских религий. Чтобы энергично и эффективно передать это понятие о личности божества, нет ничего лучше, чем говорить о нем (разумеется, с должной осторожностью), так, как говорят о человеке. Именно таким образом при попытках представить себе Бога появляются антропоморфизмы (внешний облик человека) и антропопатизмы (человеческие чувства и поведение). С другой стороны у израильтян не должно было быть никаких иллюзий: Бог не таков, как люди. В самом деле, в рассказах о явлениях божества, в которых Бог приобретает человеческий облик, боговдохновенные авторы ограничиваются упоминанием о весьма и весьма обобщенных и неясных очертаниях, всегда избегая непосредственного описания божественного облика, словно он действительно соответствует человеческому. Амос (9,1) говорит просто, что Господь стоял над жертвенником; Исайя (6, 1 -13) видит Его восседающим на высоком престоле, но Его внешность характеризуется только наличием бескрайних риз, заполнявших портики Храма; Иезекииль (1, 42, 9) говорит о Нем просто как о «подобии человека», преображенном огненным сиянием, похожим на радугу.

Все это живописные выражения того, что на нашем специальном языке мы называем духовной сущностью Господа и Его трансцендентностью, которые выходят на первый план, благодаря одной практической мере: запрещению делать изображения Божества:

«Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.

Не поклоняйся им и не служи им: потому что Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель» (Исх 20, 3–5).

Отсюда видно, что даже понятие о духовности и трансцендентности Бога, столь непостижимое, можно постепенно ввести и закрепить в практическом правиле, не прибегая к абстрактной идее духовной субстанции.

Трудности в выражении духовности и трансцендентности Бога

Но почему не воспользоваться специальной терминологией? По двум причинам: потому что это было невозможно и потому что в этом не было никакой пользы.

Прежде всего, это было невозможно. Так как израильтяне не выработали основанного на размышлении понятия духовной субстанции, у них не было соответствующей терминологии. Оставался метод интуиции, и Ветхий Завет, как хороший педагог, не пользовался незнакомым языком, но посредством образов и конкретных фактов привел человечество к правильному представлению о Боге. Затем мыслители, размышляя об этом представлении, выразили его в абстрактных терминах.

Во-вторых, в употреблении отвлеченных терминов не было никакой пользы. Эти термины холодны, неподвижны, понятны только тем, кто к ним привык, но не производят впечатления на неразвитое сознание. Поэтому религиозные идеи, изложенные в Ветхом Завете, должны были приспособляться к массе грубого, необразованного народа, веками в нем укореняться, чтобы затем двинуться на завоевание народных масс всего мира. Простой, народный язык давал лучшие результаты, чем ученая терминология. Не следует забывать, наконец и то, что, когда эти два способа выражения, примитивный, в котором главную роль играет фантазия, и философский, устраняющий ее, насколько это возможно, говорят о божественной реальности, они находятся на одной и той же плоскости — плоскости аналогии.

Само понятие существа по-разному реализуется в Боге и в разнообразных созданиях. Вот почему во всех наших высказываниях о Боге всегда подразумевается некое отношение, значение которого неуловимо и потому неизвестно. Это заложено в самой природе вещей. Не было никакой необходимости, чтобы древний израильтянин имел основанное на размышлении представление об этой неадекватности его языка и самой его мысли, для того чтобы сохранилась "истинность" его религиозных понятий.

Например, когда я объясняю ребенку, что Сын Божий «сошел с небес», как говорится в Символе веры, мне не кажется необходимым пояснять, что речь идет не о движении в пространстве. Ребенок составит себе верное представление о снисхождении Господа, благоволившего встать на один уровень с человеком, но в своих размышлениях об этой истине ему не обойтись без фантастического образа движения сверху вниз. Если я отниму у него этот образ, с чем свяжу это понятие? Его степень умственного развития еще не позволяет ему воспринимать большую степень абстракции, которая, притом, всегда будет только неким приближением по отношению к непостижимой божественной реальности [25].