Стрельба в невидимку (Десерт для серийного убийцы) - Самаров Сергей Васильевич - Страница 24

Леший посмотрел в окно. Дождь не прекращался уже два часа. Он любил смотреть на дождь. Шепот воды всегда успокаивал, и становилось легко на душе. Чуть щемяще-грустно, но легко. Так бывало всегда, еще с самого раннего детства.

Сейчас раздражала и мешала душевной легкости прочная решетка за стеклом, грубо сваренные перекрестья металла. Несколько лет назад она стала для него символом, который часто приходил во сне. Потом это прошло...

Он отвернулся, чтобы эту решетку не видеть, сел, закрыл глаза, и только слушал, слушал и слушал дождь, как меломаны слушают тонкую классическую музыку. Стекла звуки не заглушали. Даже наоборот, тяжелые капли били порой и по стеклу, и по жестяному подоконнику, внося звуковой диссонанс, но он был естественным и потому казался необходимым. Он даже создавал какое-то понимание существующего порядка, в котором отсутствие диссонанса просто усыпит и не придаст дождю никакого характерного оттенка.

Дождь его несчастной, как Лешему думалось, сущности казался созвучным внутреннему настроению. Его всегдашнему внутреннему настроению. Потому что он издавна считал себя несчастным. С самого детства.

Еще в дошкольном возрасте, когда гулял с матерью во дворе, та остановилась с кем-то из знакомых поговорить, а он отошел в сторону.

И услышал, как говорят сидящие на скамейке бабуськи, не понимая, что он уже не маленький, умеет слушать — а, следовательно, и понимать.

— Надо же ведь, как не повезло Ларисе.

Сама такая красивая, а сын выдался настоящий уродец...

— А оттого, что не по закону, нагуленный...

— Ас нагуленными завсегда так быват...

— А что ж ей, век одной куковать? Лет, наверное, под тридцать пять уж, а мужика так и не завела...

Он посмотрел на говоривших — они пялились на него. И понял, что речь идет именно о нем. Раньше он не задумывался о том, как выглядит. Ну, ходит мальчик в очках. Одно стекло постоянно заклеено. Так врач велел, чтобы второй глаз развивался. Что же в нем уродливого? А что такое “нагуленный” — он вообще не понял тогда. Хотя слово запомнил.

Сначала это прошло мимо сознания, но совсем из памяти не стерлось. И вспоминалось не однажды потом, когда он пошел уже в школу, когда стал смотреть на девчонок с непонятным еще самому интересом, когда не мог найти причину, почему мальчишки не слишком хотят с ним дружить.

Он поймет уже чуть позже, в средних и старших классах, что просто к своему лицу привык и потому оно не кажется ему чем-то сильно отличающимся от других. Привычка — такое дело, что можно даже к носу на затылке привыкнуть. Не самое красивое лицо, но обыкновенное. А людям оно не нравится. Не нравится и щуплая его фигура, врожденная сутулость. И неуверенная речь. И манера навязываться, когда его откровенно отталкивают.

Он всем и всегда казался абсолютно неинтересным.

Его не брали в компанию. А на школьных вечерах, если он кого-то из девчонок пытался пригласить на танец, от него с возмущением отворачивались. Даже те девчонки, которых никто другой на танец не приглашал.

Иным Леший становился в одиночестве.

Тогда он мог позволить себе помечтать. И мечтал он о себе совсем ином. О сильном, храбром и красивом. О человеке, которого все любят. И он даже ждал, что пройдет время, и он в самом деле станет таким. И обязательно будет героем. Леший слепо верил в сказку о Гадком утенке, не понимая, что жизнь часто мало похожа на сказку.

В восьмом классе он начал заниматься спортом, чтобы изменить тело и характер.

Стал изучать единоборства. Но больших результатов не достиг — выше себя не прыгнешь, а талантов не было. Стал средненьким боксером-разрядником. Но заметно окреп физически. Впрочем, авторитета среди тех, к кому он тянулся, это ему не добавило.

Примерно к тому времени он все-таки стал общаться с одним одноклассником. Это мало походило на дружбу, но это было хотя бы общением. А любое общение — это уже не одиночество. Только товарищ определенную дистанцию строго соблюдал. И был он не столько товарищем, сколько командиром. Сам не слишком общительный, он хотел, чтобы ему подчинялись. С другими это не получалось.

И потому он выбрал Лешего — тот готов был ради общения пойти даже на подчинение, заменяющее дружбу.

После школы он пошел в армию. Сам просился в десант, настаивал. Мечтал попасть на войну в Афганистан. Его не взяли. За внешний вид. Служил в ракетных войсках. Там с компьютерами и познакомился. А сразу после армии поступил в институт. Там тоже пришлось иметь дело с компьютером. Он понял, что это — перспективная профессия. И начал учиться всерьез, как никогда в школе не учился, потому что там ему было неинтересно.

Какой интерес в том, чтобы быть отличником?

Вот стать хорошим специалистом-компьютерщиком — это да! Этому и внешность не мешает.

Но в отношении общения с однокурсниками в институте повторялась, к сожалению, школьная история. От Лешего шарахались особы противоположного пола, а парни просто относились к нему с легким презрением и держали на дистанции. Он и им казался неинтересным. Более того, мешающим.

А ему так хотелось общения. Простого, человеческого. Как и каждому человеку.

Паша Гальцев просто “протащился”, как последний лох. Какое — мать их за ногу! — почтение к его особе! Шестисотый “Мерседес”, новенький, блестящий, как из фабричной коробки, к парадному крыльцу пригнали. Жалко только, в натуре, что водила не в ливрее с позументами, дверцу предупредительно не распахивает и не, снимает в знак приветствия форменную фуражку. Водила вообще больше на бегемота походил, чем на человека, и представить его в ливрее оказалось для Гальцева непосильной задачей. Но “Мерседес” душу обрадовал. Паша сроду и не тянулся на такой машине покататься, пиетета перед толстыми кошельками не питал никогда. Он сам, думалось, если бы только захотел, мог бы быть таким.

Иногда за месяц он один зарабатывает, как солидная фирма. Только вот всероссийский розыск мешает...

В офис к Лангару пришел человек. Высокий, крепкий, с жестким лицом и цепким угрюмым взглядом. Только странными казались острые, почти козлячьи уши. Лангар знал, видимо, этого человека, потому и сразу встал, похлопал Пашу по спине.