На дне морском - Кириллов Григорий Иванович - Страница 5

Всплываю под самую середину пристани. По доскам над моей головой туда и сюда снуют люди, перекатывают что-то тяжелое, должно быть бочки. Доски под ними скрипят и гнутся. Я наметил пошире щель и только подплыл к ней, чтобы взглянуть на берег, как над моей головой зарычала собака. По доскам густо затопали ноги, и сразу два или три немца начали что-то кричать. Я тут же опустился на дно. «Ну, думаю, начнут глушить». Но все обошлось. Видимо потому, что скорее всего стоял транспорт и взрывать нельзя было. Да и приняли они меня скорее всего за дельфина. Они часто заходят в бухту.

Вспомнив, что недалеко от пристани торчит из воды огромный камень, я подался туда. Камень оказался целой скалой. Подплыл я к ней вплотную, высунул из воды голову и смотрю. Весь берег завален приготовленным к отправке грузом: ящиками, пушками, танками. Взглянул на транспорт, вижу — погрузка закончилась. «Ну, думаю, надо торопиться, а то как бы взрыв не застал меня в бухте, оглушит, как рыбу».

— А разве на берегу часовых не было? — спросил один из мальчиков.

— Ишь, какой торопыга!-с усмешкой отвечал Нехлебов.- Ты не торопись, а слушай… Поднимался ветер, и вода в бухте начинала вскипать. Это было мне на руку. Можно дышать свободно, никто не увидит пузырей.

Только я собрался уходить, слышу — справа что-то зашуршало, и не успел я повернуть голову, как из-за камня на меня упала огромная овчарка и зубами вцепилась мне в руку выше локтя. От боли у меня потемнело в глазах. Я рванулся изо всех сил и уже в воде услышал запоздалую очередь автомата.

— Не попал? — снова не удержался один из мальчиков.

— Обошлось. Отбежав на глубину, я остановился, отмотал конец линя и перетянул руку выше раны. «Теперь, думаю, надо тикать». Но куда? Из бухты выйти не успею. Фашисты сейчас поднимут тревогу. Вспомнил я, что поблизости есть маленький мостик, на котором женщины белье полощут. Не раздумывая, направился туда. Прошел немного вдоль берега и вижу: точно, мостик цел. Возле него на поверхности воды то показывалось, то исчезало белое полотнище. Должно быть, на мостике кто-то полоскал белье. Чтобы не напугать, я осторожно подошел под мостик и сел под досками, высунув голову из воды. Отсюда мне хорошо видна вся бухта. Я ждал, что немцы сейчас начнут бомбить бухту. Но все было тихо. Должно быть, часовой не успел меня разглядеть, а палил в белый свет. На мостике заговорили женщины.

«Опять отправляют»,- сказала одна.

«Тот, который в субботу ушел, говорят, наши потопили»,- ответила вторая.

«И этому не миновать».

От пристани донесся лязг цепей. Не отрываясь, я стал следить за транспортом. На его носу заработали паровые лебедки. Транспорт стал медленно отваливаться на середину бухты. Сердце у меня гулко забилось. Из глубины бухты показался катер, за ним второй, потом третий…

«Охрана выходит»,- сказала наверху женщина.

«Боятся, ироды, да все равно не укараулят»,- ответила вторая.

У носа транспорта из воды показался якорь.

Стоявший на носу офицер махнул рукой. На мостике зазвенело, и тут раздался такой взрыв, что вода в бухте всколыхнулась, а в воздух вместе с обломками кормы полетели ящики и чьи-то сапоги. Транспорт сразу пошел кормой ко дну. И фашисты в панике начали прыгать в воду.

«Батюшки!» — взвизгнула на мостике одна из женщин.

«Хорошо! Ах как хорошо! — с удовольствием отозвалась вторая.- Ну, нам, Фрося, надо отсюда убираться, теперь они со злости начнут бить кого попало».

Женщины торопливо ушли. А в бухту с моря влетели катера и начали забрасывать ее глубинными бомбами. Белые огромные шапки воды поднимались в воздух и с шумом оседали.

— А вы как же? — спросил Саша.

— Я — ничего,- улыбаясь, отвечал Нехлебов.- Выбрался из-под мостика, когда все успокоилось, и вернулся на «Малютку». Через месяц рана зажила, но шрам, видишь, остался.- И, подморгнув, добавил: — А ты не верил.

Гармошка

На берегу Синички расположились мальчишки-рыболовы. Кто в рубашке, кто в трусиках. У одного на голове кепка, у другого — бумажный колпак… И вместе с мальчишками усатый мужчина в украинской вышитой рубахе, в соломенной шляпе. Глаза у мужчины серые, а усы, как у Чапаева, закрученные. Это Даниил Глазов. Жил он в Киеве, а на Синичку приезжал отдыхать к старикам.

И всякий раз, как только он появлялся с удочками, его неизменно сопровождали ребятишки. Они любили дядю Даню за его необыкновенную профессию. Он был водолаз. Рассказывал интересные истории. Вот и сейчас, побросав свои удочки, ребята окружили «подводного человека».

— Дядя Даня, а Днепр широкий?

— Редкая птица до середины долетит, говорил Гоголь. Широкий! Особенно весной. Разольется, что твое море,- ответил дядя Даня.- Вода кипит, пенится, завивается кольцами, срывает с приколов плоты, кидает на мостовые ледорезы и разбивает на куски! Несется эта вода с такой быстротой, что идущий вверх пароход плетется, как черепаха, а вниз летит птицей! И тут капитан не зевай!.. Особенно у мостов. Чуть не рассчитал, и капут. Так стукнет об мостовой бык, что на ногах не устоишь!

— И разбить может?

— Конечно! Вот нынче весной так приложился один буксир, что раков кормить пошел.

— А где же капитан был?

— Капитан ничего поделать не мог. Перед самым мостом заклинило рулевое управление.

— И теперь этот буксир на дне лежит?

— Подняли! На том буксире и мне досталось на орехи.

— А что, дядя Даня?

— Расскажите!

— Расскажите, дядя Даня…

— Хоть не все… Немножко…

— Немножко? — улыбнулся дядя Даня.- Словом, так было. Команда с того парохода успела выскочить и на шлюпке выбралась на берег. На берегу разбили палатку и стали ждать нас, водолазов. Был в той команде один парнишка, сын поварихи. Сережкой звали. И была у того Сережки гармошка, обыкновенная, губная. Его больше из-за этой гармошки и на пароходе держали. Больно играл ловко.

Ну, ладно. Приехали мы на катере к месту аварии, вышли на берег. Нас тут же окружили.

«Сынки,- сказала повариха,- посмотрите, как полезете, кастрюлю на кухне. Большая была, суп в чем варить. Да, может, нож кухонный увидите, без него я как без рук…»

Сережка подошел, тронул меня за руку и печально так пропел:

«Дяденька, там во второй каюте гармошка губная осталась, может, достанете?»

«Твоя?» — спрашиваю.

«Моя! Боюсь, что она размокнет и играть не будет».

А сам чуть не плачет.

«Там размокать нечему,- говорю.- Ладно, вот полезу обследование делать, попробую твою гармошку достать».

«Ой, дяденька, я вам все время играть буду, только достаньте!»

«Достану,- говорю,- не печалься. Раз сказал, значит, сделаю».

Парнишка повеселел, голубые глазенки загорелись, щеки зарумянились… Расспросили мы, где лежит пароход, установили выше него катер, и я стал собираться. Помогали мне старый водолаз Матвеич и молодой парень Иван Коляда. Матвеичу было уже за пятьдесят. Он хаживал и по дну Северного моря, и по дну матушки Волги. Работал на Иртыше, на Неве-реке. Седая стриженая голова его все время клонилась на правую сторону — привык под водой головой на клапан нажимать. Коляда был хоть и не так опытен, но малый смелый.

Закрепляет Матвеич на моей ноге тридцатифунтовый ботинок и говорит:

«Главное, не отпускайся от парохода. Течение сумасшедшее, отпустишься, пиши — пропал. Воздуха старайся держать как можно меньше Да к палубе поплотнее припадай. Хоронись за каждую малость, а то плохо будет. С такой силой можно бороться только хитростью».

«Хорошо б,- говорю,- Матвеич, учту».

Закрепили мне ботинки, пояс с ножом опоясали, надели сигнальный конец, медную манишку и повесили на плечи трехпудовые грузы.

— Ой, ты! — дружно отзываются ребята.- Такие тяжелые?