Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Валентинов Андрей - Страница 26

Семен обреченно вздохнул:

– Вы это… Вначале стул на место верните.

* * *

Вечер выдался неожиданно теплым. Тучи ушли, освобождая небо, и первые звезды робко взглянули на усыпанную желтыми огнями Столицу. Прожектор, установленный на одной из башен Главной Крепости, равнодушно поводил белым оком, освещая мокрый скользкий булыжник.

Поручик никуда не спешил и решил прогуляться вместе с краскомом. Не без задней мысли – хотелось кое о чем договорить. Командир РККА возражать на стал, и они, не слишком торопясь, обогнули черную громаду Покровского собора.

– Говорят, скоро снесут, – краском кивнул на неразличимые во тьме шатровые маковки. – Демонстрациям тесно.

– Не удивлюсь, – как можно равнодушнее бросил поручик.

Остановились, помолчали. Первым заговорил батальонный:

– А я, знаешь, и сам ехать не собирался. У меня завтра встреча, важная или нет, еще не знаю. Игнатишина из Цветаевского музея помнишь? Я в его фонде свой номер телефона оставил, но не служебный, а который в общежитии. Вчера позвонили. Кто-то меня очень хочет видеть.

– Револьвер возьми, – посоветовал Семен Тулак. – Рисковые мы с тобой все же ребята… Кстати, в этом деле, про амеб которое, упомянуто постановление ЦК по науке от января 1920-го. Якобы секретное. Слыхал о таком?

– Читал, – усмехнулся Виктор Вырыпаев. – В одном из документов есть упоминание. Постановление от 20 января 1920 года «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ».

– Ну и название, язык сломать можно. Как ты его запомнил?

– А у меня память тоже фото… фотографическая. Ну, будь готов!

– Всегда готов!

4

Револьвер, табельный «наган», бывший батальонный сдал при демобилизации вместе со всем прочим стреляющим железом. Последние полгода службы он таскал с собой целую коллекцию – от весьма популярного на фронте «германца» – «маузер номер два» 1908 года, до куда менее известного японца «хино». Поразмыслив, Виктор из всего этого богатства оставил себе «браунинг» 1900 года, легкий, удобный, практически безотказный, к тому же высочайше рекомендованный офицерам армии и флота для ношения вне строя. С регистрацией проблем не было – членам РКП(б) не только разрешалось, но даже предписывалось иметь личное оружие.

Теперь пистолет лежал во внутреннем кармане. Чтобы извлечь его оттуда, достаточно было расстегнуть один крючок на шинели.

– Алло? Барышня, благоволите номер…

Как все предусмотрительные люди, Вырыпаев обеспокоился всеми возможными мелочами. На службе был взят отгул под вполне приличным предлогом – необходимостью визита к лечащему врачу. Разрешение на оружие Виктор захватил с собой, равно как «непробиваемое» удостоверение Центрального Комитета. Для пущей перестраховки телефонировал он из общежития, но не своего, а соседнего.

Номер телефона Вырыпаеву продиктовал коллега покойного Игнатишина. Звонить было велено между десятью и одиннадцатью утра.

Соединили сразу, и батальонный принялся считать гудки. Второй… пятый… седьмой. Щелчок. Он ждал привычного «Слушаю» или «Алло», но трубка молчала. Подождав немного, альбинос попробовал сам:

– Алло! Здравствуйте, мне по этому телефону…

– Здравствуйте!

Голос был женским. От неожиданности Виктор даже не сообразил, кто с ним заговорил – девушка или старуха.

– В музее вы назвали свою фамилию…

– Вырыпаев, – заторопился батальонный, – Виктор Ильич Вырыпаев.

Он хотел было назвать и место работы, но вовремя сдержался. Поминать по городскому телефону Центральный Комитет было небезопасно.

– У вас должна быть особая примета.

Кажется, та, что на другом конце провода, не слишком молода. Или, внезапно подумалось, после серьезной болезни.

– Так точно! – альбинос невесело усмехнулся. – На лице справа. А еще у меня белые брови, на мне офицерская шинель и фуражка. Но если вы изволите назначить встречу, то имейте в виду, что Столицу я знаю плохо.

Трубка вновь умолкла. Виктор хотел предложить рандеву на одном из вокзалов, где легко укрыться от чужих глаз, однако неизвестная заговорила первой.

– Возле Ваганьковского кладбища. Напротив входа, где продают цветы и венки. Через час быть сможете?

Виктор вспомнил забитые людьми столичные трамваи, затем прикинул, что лишний червонец на извозчика у него найдется, и решительно выдохнул.

– Буду.

В хитросплетениях улиц и переулков Столицы Виктор действительно разбился скверно. Однако о городе знал немало – читал, а еще больше слышал. По странному совпадению пару дней назад ему рассказывали именно о Ваганьково. Сосед по коридору, молодой «опер» из уголовного розыска, пригласил на прощальную вечеринку по случаю грядущего переезда в отдельную комнату ведомственного дома. Пили крепко, трепались обо всем подряд. Сыскарь, приняв свои законные, принялся рассказывать жуткие байки из столичной криминальной жизни. Ваганьковское кладбище поминалось им постоянно, даже чаще, чем легендарная Хитровка.

«На базарчик, который у входа, попадете – ничего не покупайте. Там все из могил, даже мясо в пирожках. И на самом кладбище осторожней будьте, не то пирожками станете».

Как на грех, первым, кого увидел Виктор, расплатившись с извозчиком, оказалась дебелая бабка с огромным железным подносом. «Пирожки горячие-е-е! С мясом, с требухой, с горло-о-о-ом! Повкусней, чем при старом режиме-е-е!..» Батальонный невольно вздрогнул и поспешил пройти дальше, в печальный ряд, где торговали венками. Если верить всезнающему оперу, все они были краденные, только что из-за желтой кладбищенской стены. Чуть дальше находился небольшой «толчок», где по воскресеньям, по утверждению все того сыскаря, продавали снятые с покойников костюмы, обувь, включая пресловутые белые тапочки, и даже детские игрушки. Мысленно ругнув говорливого милиционера, Виктор, прикинув, сколько пирожков получится из отставного командира РККА, на всякий случай расстегнул крючок шинели.

– Вы – Виктор Вырыпаев?

Голос прозвучал справа, и альбиносу пришлось повернуться, чтобы увидеть незнакомку.

– Да, это я.

Он ошибся, хотя и не сильно. Женщине было около тридцати, выглядела же она еще старше. Густая, не слишком удачная косметика на бледном худом лице, больше похожая на театральный грим, приталенное черное пальто, круглая шапочка с узкими полями, тоже черная, как и сумочка из крокодиловой кожи. На темной ткани пальто, чуть ниже воротника – большая бронзовая брошь. Бабочка-махаон, два красных камешка, два синих.

– Если вы из ГПУ, разговор у нас не получится.

Темные глаза смотрели настороженно и недобро. Виктор прикинул, что доставать удостоверение среди шумной толпы не слишком удобно. Кроме того в музее знают место его службы. Тогда к чему вопрос?

– Свои бумаги я вам покажу позже. Но у сотрудников Госполитуправления могут быть любые документы. Решайте сами.

Женщина немного подумала, сжала губы.

– У меня нет выбора. Встретимся у входа в кладбищенскую церковь. Я пойду первой.

Через мгновение ее уже не было. Батальонный остался на месте, прикидывая, не разумнее ли немедленно вскочить на подножку проезжающего мимо трамвая. Пирожки не пирожки, но места здесь и впрямь непростые. Еще бы знать, за что рискуешь…

За кладбищенскими воротами было мокро и грязно. Кое-где лежал почерневший ноздреватый снег, мраморные лица могильных ангелов казались печальными и вместе с тем равнодушными. Мертвым не было дела до живых.

Внезапно молодой человек ощутил странную неуверенность. Он не верил в бога, не обращал внимания на приметы, Смерть же воспринимал просто как границу между «я еще» и «меня уже». Большое кладбище посреди города было для него огороженным забором пространством, где в самом неудачном случае можно обратиться в начинку для пирожков. Но в эти минуты холодное безразличие мертвых надгробий показалось ему слишком нарочитым, пугающим. Смерть словно затаилась в ожидании неосторожной жертвы. Еще один шаг, еще одно влажное от сырости надгробие, еще одно старое облупившееся фото. Мертвые лица, мертвая улица, мертвый город.