Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Валентинов Андрей - Страница 12

Безумный Вождь наш болезнью свален,

Из жизни выбыл, ушел из круга.

Бухарин, Троцкий, Зиновьев, Сталин,

Вали друг друга!

Неведомый пиит, укрывшийся под псевдонимом «Лоло»[3], попал в «десятку»: красные скорпионы уже изготовились для смертельной драки. Однако самые умные и проницательные обращали внимание на первую строчку. «Мы у цели». «Мы» – кто именно? Бессильные эмигранты, рассеявшиеся по Китаям и Франциям, или кто-то поближе?

* * *

Так что там с «рисурсом»? – самым светским тоном поинтересовался Семен, допивая чай.

– Ри… – батальонный чуть не подавился. – Нашел о чем спрашивать! Николай Васильевич Гоголь, «Записки сумасшедшего».

Бывший ротный покачал головой.

– Не иди легким путем, гимназист! «Ищите странное, непонятное, нелогичное», как и велел нам товарищ Ким.

Вырыпаев, едва сдержав стон, поставил недопитую кружку на подоконник и направился к столу. Зашелестела бумага.

– Нелогичное, значит? Это сколько угодно.

Письмо оказалось объемистым, на четырех листах. Неровные печатные буквы напоминали пехотную цепь, бредущую в пятую за день атаку. Неудивительно, ибо писавший, помощник истопника Музея изящных искусств (бывшего «имени Александра III»), оказался фронтовиком-инвалидом. Он устроился на службу недавно, причем в очень горячее, несмотря на зимние месяцы, время. Вместо старого Цветаевского собрания (зачем пролетариату «изящные искусства»?) в ближайшее время должен был открыться Музей старой западной живописи. Постоянно прибывали новые коллекции, а с ними и сотрудники. В начале года в музее появился очередной новичок – заведующий одного из фондов, причем не сам, а с собранием раритетов из Румянцевского музея.

– Иг-на-ти-шин Георгий Васильевич, – не без труда прочел вслух батальонный. – Ну и почерк… Беспартийный, из бывших, по непроверенным данным в 1919 году арестовывался ВЧК по делу Национального центра.

– Так и сказано – «по непроверенным»? – наивно моргнул Семен.

– Этой мною сказано, в письме куда эмоциональнее. В общем, эти двое, автор и тот, что из бывших, сошлись на почве совместного распития чая. Вроде как мы с тобой. И, как здесь написано, «в процессе многократного чаепития»…

«В процессе многократного чаепития» Георгий Васильевич Игнатишин поведал помощнику истопника, что благодаря знакомству с рукописями, хранящимися среди прочих раритетов в его фонде, он теперь знает, как добраться до некоего таинственного «рисурса», значительно более мощного, чем ныне действующая Волховская и строящаяся Шатурская электрические станции вместе взятые. «Рисурс» имел название, но автор таковое запомнил неточно. «Агата» – или даже «Агатка».

– Мадмуазель Агата Рисурс, – резюмировал Вырыпаев. – А поскольку, несмотря на все уговоры, несознательный гражданин Игнатишин не захотел познакомить с этой многообещающей девушкой представителей соввласти, товарищ помощник истопника решил сигнализировать. В райкоме его завернули, вот он и отписал прямиком к нам.

– А почему в Научпромотдел? – не понял ротный. – Это уж скорее в ГПУ. Хотя не стоит, жалко гражданина Игнатишина.

Виктор согласно кивнул.

– В этой конторе он признается не только в знакомстве с помянутой Агатой, но и в том, что он лично искусил прародительницу Еву и устроил Всемирный потоп… На конверте есть приписка: «Енергетический и прочий рисурс». В канцелярии наверняка долго думали, а потом решили нас осчастливить. И что с этим делать? Как я понял, товарищ помощник истопника – человек настойчивый. Не ответим, отпишет на Лубянку.

– Как пить дать, – чуть подумав, согласился бывший ротный. – А то и сам туда пойдет – с гражданином Игнатишиным на веревке. А нам поставят скипидарный клистир с патефонными иголками за утерю бдительности…

– …И бюрократическое отношения к письмам партийцев. Только что ему ответить? Чтобы съездил на Канатчиковую дачу? А если… Товарищ Тулак, у меня, кажется, идея.

Вырыпаев прошелся взад вперед по комнате, поглядел в окно, прищелкнул пальцами.

– Точно! Слушайте, товарищ, боевой приказ. Пункт первый: сведения о противнике. Бывший музей имени Александра III находится в двадцати минутах неспешной ходьбы. Погода хорошая, с утра светит солнце, температура – не менее + 15 по Цельсию. Пункт второй: наша задача. Следует быстро и эффективно отреагировать…

– Отставить! – мотнул головой Семен, берясь за черную телефонную трубку. – Вопрос ясен, обсуждение отменяется. Только сначала надо оформить местную командировку, чтоб не подумали, будто мы в прогул ударились. Мне бы наглости побольше, я бы авто из цекистского гаража вытребовал!

Машина не понадобилась. Погода и в самом деле была отменной, и прогулка до Цветаевского музея доставила молодым людям истинное удовольствие. По пути был разработан подробный план действий. С бдительного помощника истопника решили взять подписку о неразглашении и строго запретить самостоятельно заниматься «Рисурсом», отныне переданным в ведение Научпромотдела Центрального Комитета.

Не успокоится – пригрозить парткомиссией и выговором с занесением.

С несознательным Игнатишиным следовало также поговорить, причем пожестче. Пусть впредь думает, с кем чаи гонять и сомнительные речи вести! И заодно разъяснить таинственную мадемуазель Агату. Кто да что, а если помянутая женского полу, то и адресок прихватить. Вдруг сгодится?

На этой версии настаивал Семен Тулак. По его мнению, все было просто. Первое – не чай они пили, знаем мы этих истопников! Второе и главное: недобитый интеллигент Игнатишин попытался описать знойный темперамент своей знакомой, а бдительный инвалид под воздействием того, что пили, все понял превратно.

Как две электрические станции разом! Что ни говори, «Рисурс»!..

Батальонный не спорил, но и не соглашался, отговариваясь тем, что при недостатке данных следует воздержаться от суждения. Иначе будешь ничем не умнее товарища помощника истопника.

Красный командир охотно болтал о всякой ерунде, помня, что именно в этих случаях собеседник расслабляется, и даже самая удачная маска начинает отставать от кожи. Не то, чтобы не верил своему новому сослуживцу – напротив, тот ему очень нравился. Духом не падает, хоть и, считай, калека, рубаху на груди не рвет, подвигами меряясь, башковитый, «соображалка» не месте.

Не курит.

Присматривался же больше по привычке. Если бы они оба устроились, допустим, истопниками, то и опаски было меньше. Но Центральный Комитет – не кочегарка. Вызвали, скажем, раба божьего в «кожаное» ведомство, бухнули на стол папку с «матерьялом» и попросили со всей убедительностью: «Освещай!» А про кого он напишет в первую голову? Ясное дело, про тех, кто рядом.

Лишнего в разговоре краском себе не позволял. Ученый! Но мало ли какие подходцы имеются? На месте товарищей в черной коже он бы собственное «дело» не закрыл, в архив бы не отправил. Вызвал бы самого себя повесткой, чайком напоил, а после бы и врезал про август 1919-го. А скажи, мол, товарищ дорогой, где ты пребывал, пока Южная группа кровью себе коридор к Киеву пробивала?

* * *

…С ближайшей тачанки ударила пулеметная очередь. Били в белый свет, не для смерти пока – ради разговора.

Уши чтобы прочистить.

– Эй, краснюки! А ну кидай зброю, пока живы! И точка!..

Красный командир встал, поправил портупею, сунул руки в карманы:

– Возьмите!

Окруженцы выбрали его старшим. Не ротным, не батальонным, а считай, атаманом. Не штаб назначил, не «начальство» – сами выкрикнули. Это бодрило, придавало силы. Верят!

Месяц назад наехали в их полк штабные. С одним из них командир крепко сцепился. «Кем вы себя вообразили? Атаманом Нечаем?» – возмутилось начальство. Сорвали с рукавов нашивки, определили в рядовые бойцы. Ненадолго – через неделю снова взводным выбрали.