Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 46

— Все на сегодня? — спросил муж.

— Как скажешь.

— А я сегодня что-то решаю? Маруська, к чему ты клонишь?

— Раз уж ты здесь… Я хотела бы похоронить Аню. Но кроме тебя помочь некому. Поэтому — как скажешь. Нет — значит, нет, поедем домой, а я буду думать, как справиться самой.

Он усмехнулся, сделал несколько затяжек. Я ждала.

— Маш, а просто попросить — никак? Вот без этого сеанса церебрального секса: «как скажешь», «тебе решать» и прочего. Просто — попросить?

— А я что делаю?

— Выкручиваешь мне руки. Вся такая беспомощная ты и такой сильный я, которому дают шанс проявить благородство. Машка, какого хера?

— У тебя паранойя.

— Ну да. Только сегодня я видел достаточно для того, чтобы понять: если я сейчас откажусь — ты на собственном горбу уволочешь труп сперва в машину, а там и до могилы, сама закопаешь, не пикнув. А потом, возможно, свалишься — но это будет потом. Так?

— Когда я могу справиться одна — я справляюсь одна.

— Да, я заметил. Ты и сегодня собиралась справиться одна.

— Ив, — я вышвырнула сигарету в окно, — к чему ты клонишь?

— Наверное, к тому, что, оказывается, пять лет живу с женщиной, про которую ни хера не знаю. Не слишком приятное открытие. Но, Маш, раз уж последние сутки — время сплошных открытий… в следующий раз, когда тебе покажется, что нужна моя помощь, — просто попроси. Не настолько ж я сволочь, чтобы сразу мне руки выкручивать.

Вторая сигарета улетела вслед за моей.

— Пойдем, помогу притащить, — поднялся муж. — Одевать во что будешь?

— Черт… — Об этом я и не подумала. — Слушай, может, съездишь домой, привезешь что из моего старья?

— А ты?

— А я пока поработаю. Там дорожно-транспортное, просто так не похоронишь, нужен акт исследования.

— Машка, она твоя подруга.

— Была. Теперь это труп.

— Давай я вскрою, а ты съездишь, — предложил он. — Чему-то меня на судебке учили.

— Муж, ты бы пустил меня оперировать… да хотя бы банальный аппендицит? Чему-то меня на оперативке учили.

— Нет.

Я кивнула: обсуждать дальше не было смысла. Ив помог затащить тело на стол.

— Держи пистолет, — сказал он. — Вернусь — достанем твой, а пока — мало ли… Или побыть с тобой?

— Не надо. Справлюсь.

— Не сомневаюсь.

Я подождала, пока утихнет шум мотора, — просто для того, чтобы оттянуть неизбежное. Как там говорил Вадим… просто биологический объект. Не человек, пусть даже бывший. Биологический объект. Я несколько раз, не зная зачем, перебрала инструменты: все на месте.

Биологический объект.

Поехали.

Ив вернулся довольно быстро — похоже, улицы по-прежнему пустовали. Положил на стул пакет, мельком глянул на меня.

— Помощь нужна?

— Нет, спасибо, сама закончу.

— Тогда скажи точно, где пистолет. Залезу пока, заберу.

Выслушал объяснения и пропал. Я уже начала всерьез беспокоиться — мало ли, кого занесло в пустой морг; если залез некрофил, что мешает попасть в здание кому-нибудь более опасному, — когда муж вернулся.

— Пистолет нашел, сейчас заряжу и отдам. Хотел еще гроб принести, но не вышло. Все растащили.

— Черт с ним, с гробом, все равно в багажник не влезет. А…

— …мертвым все равно, — закончил за меня Ив. — А тебе?

— Мне — нет. Но все, что могу я для нее… точнее, уже не для нее, а ради ее памяти, сделаю. И не буду корить себя за то, что не всесильна.

— Завидую, — помедлив, отозвался Ив. — У меня так не получилось.

Мы завернули одетое тело в мешок для трупов и загрузили в багажник. Ив сказал, что дозвонился кладбищенскому священнику, тот обещал отпеть по всем правилам. С отдельным местом договориться не вышло — придется положить в одну могилу с Кирюшей. Что ж, хоть так.

Отец Иоанн встретил нас у входа на кладбище, предусмотрительно устроившись под единственным фонарем над воротами.

— В такое время и заблудиться недолго, — сказал он вместо приветствия. — Пойдемте, провожу.

На самом деле сейчас здесь было куда легче ориентироваться — не сбивали с толку толпы народа, как днем. Но говорить об этом, пожалуй, не стоило, по крайней мере при священнике. Объявит еще, чего доброго, какой нечистью. Отец Иоанн, конечно, не слишком походил на невменяемого фанатика, но проверять, где кончается человек и начинается служитель культа, не хотелось. И без того всю дорогу до церкви пришлось слушать молитву.

Мы внесли тело, уложив на специальную подставку.

— Смутные времена настали… — пробурчал Иоанн себе под нос.

Я напряглась. Если спросит про гроб — пошлю все к чертовой матери, заберу Аню и зарою сама. Я просто не смогу слушать упреки и увещевания. Да, не по-людски, да, память подруги заслуживает, чтобы все было сделано так, как полагается по ее вере и как она хотела бы сама. Но… господи, я не супермен. Я сделаю все, что в моих силах, и, может, чуть-чуть больше, но я не умею творить чудеса.

Священник тем временем вынес откуда-то два свертка ткани, крест, бумажную книжечку-молитву.

— Крест нательный на ней? — спросил он.

— Нет.

Иоанн вздохнул, я снова ощетинилась, готовая защищаться, но священник и тут ничего не сказал, лишь вышел и вернулся с нательным крестиком на веревочке. Надел его Ане на шею, покрыл голову платком, вложил в руки крест. Дал в руки Иву зажженную свечу, вторую протянул мне.

— Отче… я атеистка.

Он кивнул, пристроил свечку к какой-то иконе.

— Есть кто-то, кто будет молиться за ее душу?

— Не знаю.

— Печально… Значит, этим кем-то буду я. Начнем, пожалуй.

Какое-то бесконечное время я слушала, не вслушиваясь, только краем сознания отмечая просьбы упокоить душу в раю со святыми, презрев совершенные при земной жизни прегрешения. Зачем все это? Для кого? Ане все равно, она мертва, Ив ее почти не знал, я… Я знаю, что за гранью ничего нет. Мы живы, лишь пока на земле есть кто-то, кто о нас помнит, и мне не нужны молитвы, чтобы не забывать. Так что я тут делаю?

Последнее прощание. Тихонько коснуться губами холодного лба того, что уже не было Аней.

— Воистину, суета и тление вся житейская, виды, и безславная; вси бо исчезаем, вси умрем: царие же и князи, судии и насильницы, богатии и убозии, и все естество человеческое. Ныне бо, иже иногда в житии, во гробы вергаются, их же да упокоит Господь, помолимся.

Больше ничего в этом мире не осталось, лишь суета и тление. Но пока мы живы — будем жить, а там разберемся.

— Отец Иоанн, сколько я должен? — спросил Ив.

— Оставь, — махнул рукой тот. — Впрочем… Один разговор. Бессонница у меня, а и поговорить не с кем, так что сделай одолжение. После того как похороним, вернемся в церковь, побеседуем. Да, я с вами. Когда тело опускают в могилу, должно пропеть «Трисвятое». Вы же этого не сделаете.

— Спасибо, — сказала я. Не знаю, зачем мне это было нужно, но зачем-то, видимо, нужно.

Когда мы добрались до могилы — мужчины несли тело, я шла впереди с лопатами и фонариком, — я протянула Иву перчатки, оказавшиеся в кармане ветровки.

— А тебе? — спросил он.

— Перебьюсь.

— Это я перебьюсь, мужчина как-никак.

О господи… Дай мне мудрости понимать мужа, любви прощать его и терпения к перепадам его эмоций. Сил же не прошу, ибо тогда прибью его к чертовой матери.

— Ты хирург прежде всего. Какого рожна я должна прописные истины напоминать?

Муж ругнулся в пространство. Говорят, в старые времена хирурги появлялись в миру не иначе как в тонких перчатках, опасаясь испортить руки. Может, правда, может, врут, но в любом случае с сорванными мозолями в операционной делать нечего, да и в джентльмена играть не время. Тем более что моим рукам после двух выкопанных — кажется, целую вечность назад — могил терять было нечего.

Конечно же, мы забыли про веревки, и мужу пришлось спрыгивать в яму, чтобы опустить тело, а нам с отцом Иоанном — вытаскивать Ива наверх. Наконец все было сделано, и мы пошли обратно.

— О чем вы хотели поговорить? — спросил муж.