Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 10

Мужу я тогда ничего не сказала. Устраивать скандал — противно и бессмысленно, а ничем иным подобный разговор и не закончился бы. Из десяти пар с курса, поженившихся до окончания института, мы — последние, кто еще не развелся. И, кажется, тоже недолго осталось. Жаль.

Телефон зазвонил снова, я опять поморщилась, но ответила. Аня любит потрепаться «за жизнь», то есть ни о чем, абсолютно не принимая во внимание, есть ли у собеседника время и желание говорить. Но все лучше, чем размышлять о том, что хорошее дело браком не назовут. Или о трупе, который только-только увезли, и «скорой», что так и не приехала.

— Маш… Кирюша умер.

— О господи… — Я прислонилась к стене. — Когда?

— Я утром его покормила… Положила в кроватку, пошла на кухню сама поесть… Возвращаюсь — он теплый и неживой совсем.

Я сползла по стене, не отрывая трубку от уха. Аня все звала меня в крестные, а я смеялась, совсем, что ли, сдурела, атеистку в крестные звать? Так и не окрестили….

— Маш, в «скорую» еле дозвонилась. А приехали какие-то с полицией. Протокол пишут. Они что, считают, это я его сама?

— Мария, все в порядке?

Я отмахнулась от шефа — все в порядке, захотелось вот на полу посидеть вместо работы.

— Анечка, они ничего такого не считают. Правда. Просто есть правила. Никто тебя ни в чем не обвиняет.

— Они говорят, в морг повезут, дома не оставят. Я не хочу, чтобы моего мальчика…

— Анечка, милая. Ему не будет больно. Правда.

Ему уже никогда не будет больно.

— Как я его одного с чужими оставлю? Маш, а ты можешь договориться, чтобы меня пустили?

Даже если б и могла, не стала бы. Понятно, что подруга сейчас не в себе, и все же нашла, о чем просить.

— Не получится. Есть приказ Минздрава… Сто восемьдесят два, пункт один-восемнадцать.

— Как ты можешь о бумажках говорить, когда тут… — всхлипнула она и бросила трубку.

Могу. Я много чего могу. Ох ты черт, ну и денек, а ведь еще девяти утра нет.

У служебного входа обычно кто-нибудь из наших да околачивался. Раньше, не церемонясь, курили прямо в прозекторской, но потом там поставили пожарные датчики, на каждую сигарету реагирующие истошной сиреной, — и заядлым курильщикам пришлось перебраться во двор. У кого стрельнуть курево, найдется.

Рядом с крыльцом стояла труповозка, около нее в компании водителя и полицейского дымил наш эксперт.

— Сигареты не будет? — поинтересовалась я.

— Ты ж не куришь, — коллега протянул раскрытую пачку. Я пробурчала что-то невнятное, затянулась. Дым заскреб горло — потом болеть будет. Ну и черт с ним.

— Постой. — До меня только сейчас доперло, что эксперт вообще-то с ночной смены и давно должен был ехать домой. — Ты чего до сих пор здесь?

— Да с вызова возвращались. Этим, — он мотнул головой в сторону полицейской машины, — по рации еще один пришел. Давай, говорят, заглянем, все равно смена еще не кончилась. Заглянули, мать его! — Коллега сплюнул. — Вот только-только добрались, на дорогах кирдык, авария на аварии, пробки дикие. Домой пешком пойду. Документы только оформлю.

Я кивала, машинально поддакивая. Что за день такой?

— А тут что? Чего ручки трясутся?

И в самом деле. Надо же, не заметила.

— Да тоже веселуха с утра пораньше. Посетительница умерла.

— Бывают же деньки, м-мать… Хрен с ним, пошли работать.

Пошли работать. Что бы ни творилось вокруг, наше дело никуда от нас не денется — одним людям нужно узнавать причину смерти других. Хорошо это или плохо — не мне судить. Сейчас — просто отлично, можно работать и не думать. Еще плюс, что детские прозекторы есть, в соседнем крыле, и детские трупы на них. Конечно, скажи я про Кирюшу — подменили бы без проблем, а возможно, он бы просто ко мне не попал. И все же лучше так. Потом протокол почитаю, Аня же спросит.

Так, ладно, все фигня, кроме пчел, а рыдать на работе неприлично. Оставим до дома. А пока — самоубийца.

Как по мне, подростков с идеями «вот умру, буду в гробу лежать красивый, и все поймут, кого потеряли» нужно приводить к нам в приказном порядке. Чтобы убедились — смерть красивой не бывает. А заодно посмотрели, что сделают с их телом. На извлеченный и аккуратно разложенный органокомплекс, от языка до прямой кишки, на вынутый мозг. И не слишком эстетичный шов от горла до паха, остающийся после того, как внутренние органы вернут обратно и туда же, в брюшную полость, сложат мозги — чтобы не испортили похороны, вытекая из вскрытого черепа. Смерть — мой хлеб, а относиться к трупу как к объекту изучения студенты учатся еще на курсе анатомии. Но тех, кто ищет в ней эстетику, я бы собственноручно привязывала к секционному столу. Чтобы полюбовались, эстеты, тоже мне.

Что там у нас? Повешенный… Сам ли этот мужчина залез в петлю, или ему помогли, решать следователю. А мое дело — точно назвать причину смерти. И подробно описать все, что увидела. Чем я и занялась.

Я дописывала акт судебно-медицинской экспертизы, когда через плечо склонился коллега, дохнув свежим спиртом. Вопреки представлениям обывателей, на работе мы не пьянствуем. Ну, не чаще других. Праздники и дни рождения — дело святое. Впрочем, насколько мне известно, даже у офисного планктона принято проставляться по таким поводам. Спиртяга с утра, да еще и от Вадима, кафедрального сотрудника, который сейчас должен был этажом выше студентов строить, — не иначе как завтра красный снег пойдет.

— Что делаешь?

— Песни пою. Русские народные, — огрызнулась я. Терпеть не могу, когда за спиной стоят и через плечо заглядывают. Еще меньше люблю дурацкие вопросы. — Куда студентов своих дел?

— Домой отпустил. Все равно только четверть группы добралась, говорят, город встал полностью.

Странно. Пробки у нас, конечно, есть — где их нет. Правда, приезжие москвичи истерически смеются, слыша что-то вроде «ну, от сих до сих можно доехать за пятнадцать минут, а если пробка — то за час». Но чтобы весь город стоял?

— Шеф сказал, — продолжал Вадим, — пойти к тебе и вместе исследовать любой труп из сегодняшних скоропостижно скончавшихся.

— Вдвоем? Зачем?

— Затем, что есть приказ, который говорит: в случае сложности экспертного исследования…

— Про приказ посетителям втирай. Какая там сложность?

Он вытаращился на меня, словно на чудо-юдо.

— Ты где была все это время?

— Работала, если ты не заметил.

— А. Ну да. Ты работала, а мы тут так, мимо пробегали. Оторви голову от бумажек и посмотри по сторонам.

Это верно, когда я о чем-то думаю, ничего вокруг не вижу. Сколько обиженных знакомых пришлось утешать — мол, не специально мимо с каменной мордой прошла, просто задумалась, — не перечесть. Я огляделась. Присвистнула. То, что холодильников не хватает, — не новость, и трупы часто оставляют в секционном зале. Но столько? После десятидневных новогодне-алкогольных марафонов и то меньше бывает. Между столами, пожалуй, не пройдешь, не наступив.

— Пойдем, еще кое-что покажу.

Вадим деловито зашагал в соседнее крыло, где детские прозекторы работают. Игнорируя вопросы, подвел к двери трупохранилища. Что может быть такого сверхъестественного в холодильнике? Это только в ужастиках оттуда мертвецы вылезают, а у нас трупы тихие. Вадим распахнул дверь, изобразил галантно-дурашливый жест. Так, похоже, к спирту он не просто приложился. Я шагнула внутрь и вцепилась в косяк.

— Корвалол налить? — поинтересовался Вадим. Голос звучал как будто сквозь вату.

— Откуда столько?

Зрелище наводило на мысли о Вифлееме первого года нашей эры.

— Откуда… Соседний квартал, три садика и одна школа.

— Выброс, что ли, какой? Так и нас бы накрыло.

— Не знаю. Никто не знает. Я тут одним глазком в Интернет глянул — пишут, что дети до трех лет почти все, да и те, что постарше, — большая часть. Врут, наверное. На то он и Интернет, чтобы из мухи слона сделать. Но то, что много… — Он придержал меня под локоть, повторил: — Корвалол налить? У меня в кармане лежит.

— Еще бы валерьянки предложил. — Я отступила, закрывая дверь. — Только я не детский прозектор.