Пока греет огонь - Копылов Валентин Миронович - Страница 4

—Место, Шайтан, место,— пытаясь перекричать утробный рев Данько, завопил Вовкин отец.

Шайтану мешала расправиться с нарушителем его границ толстая цепь, и он потянул упирающегося человека ближе к забору.

На выручку рванулся приехавший вместе с Данько парень. Благодаря их стараниям, пострадавший лихо выскочил из полушубка, оставшись в красной рубахе.

Не выпуская из пасти полушубок, Шайтан продолжал осыпать грозной бранью обидчиков. Жесткий ошейник впился в горло, и рычание пса становилось все приглушеннее, но оно не казалось от этого менее свирепым.

—Хорошо, хорошо,— не то одобрительно, не то осуждая, произнес толстяк.— Сколько ему?

—Девять месяцев.

—Девять месяцев,— повторил Данько.— Зверь, а не собака, но я и не таким ребра обламывал. Уши бы надо купировать. Еще злее будет. Поздновато, конечно, но ничего. Пса забираю.

Шайтан сидел возле полушубка и искоса наблюдал за приготовлениями людей. Казалось, они перестали интересоваться псом и начисто забыли об его существовании. Это

и успокаивало, настораживало. Как бы то ни было, он всегда должен быть готов к отпору,

Симаков старший принес груду тряпья и бросил на снег. Теперь толстяк поспешно натягивал на себя ватные штаны, телогрейку, валенки.

Шайтан сменил позицию. Он демонстративно улегся на дорогом полушубке и делал вид, что дремлет.

—Все готово, — крикнул напарник Данько, разглядывая на ладони какой то предмет, оканчивающийся острой иглой.

—Ну, с богом, — ответил ему Данько и решительно направился к Шайтану,

Они встретились глазами. и Шайтан содрогнулся. К нему шел человек, полный решимости, сознающий свою власть и силу, Человек недобро усмехался, его губы шевелились, и до тонкого слуха Шайтана донеслись слова:

—Паршивый пес. ты думаешь и тебя испугался? Как бы не так! Просто не ожидал. Теперь твоя очередь пугаться, мерзкая скотина.

Шайтан злобно зарычал и ответ. И если бы человек понимал собачий язык, то услышал бы следующее: «Я никогда не покушался ни на чью жизнь и свободу. Я защищаю себя и свою территорию. Берегись переступить границу».

—Ну что, дрожишь, жалкий пес? Я возле твоей границы. Нападай. Или от страха у тебя отнялись лапы?

Шайтан ответил рычанием: «Что же ты остановился? Тебе осталось сделать одни шаг. Понимаю. Ты растерялся. Ты думал, я начну скулить, спрячусь в конуру. Ошибаешься».

Заметно сконфузившись, Данько сделал три шага назад.

—Он настоящий гипнотизер, черт бы его побрал. Не собака, а джин какой-то. Да- а- а. Попытка не пытка, попробую еще разок. Он опять стал медленно приближаться к собаке, внимательно следившей за ним.

Шайтан заметно нервничал. Все ближе и ближе ненавистное лицо: твердое, злое. Он не мог понять, чего хочет от него этот человек, идущий на риск не ради волнующего момента схватки и не ради хватающего за душу радостного чувства победы. Зачем же? Зачем? Что нужно ему от него? Непонятное волнение охватило, пса, мешая собраться с силами. Он глухо заворчал и, когда нога в черном валенке переступила невидимую запретную черту, понял, что промедление подобно поражению, и, уже ни о чем не думая, бросился на противника.

Готовый к любой неожиданности, Данько не растерялся. Защищая лицо левой рукой, он правой молниеносно схватил возле собачьей шеи цепь.

— Что, голубчик, попался! — С невероятной силой он прижал голову пса к земле и, навалившись грузным телом, окончательно сковал движения Шайтана. Но этого Данько показалось мало. Он сильными руками сдавил собачье горло.

—Делай укол,— крикнул он своему напарнику.

Пес натужно хрипел, роняя сгустки кровавой пены. Не физическая боль, а что-то гораздо страшнее и опаснее пронзило сердце. Любая рана заживает, оставив на теле след, но кто залечит сердце, растоптанное грязным валенком? Сможет ли он уважать себя после всего случившегося? Не наступило ли черное время, когда он, презирая себя, не посмеет поднять гордо головы, навсегда лишенный чувства собственного достоинства, утративший мужество и способность противостоять чужой силе? Не будет ли он, поджав хвост, убегать от малейшей опасности? «Что вы со мной сделали, люди? — как бы вопрошал пес безумным взором, теряя сознание.— Нет и нет! Я не сломлен. Не боюсь вас и не боюсь никого. Не было в моем сердце страха и не будет». Тут в голове у него помутилось, и он безжизненно растянулся на снегу.

—Заснул, наконец,— сказал с облегчением Данько, отряхиваясь от налипшего снега.

Крепко заснувшего пса взяли за лапы, отнесли к машине и, затолкав в багажник, прикрыли: сверху рваной мешковиной. Взревел двигатель, машина дернулась, словно раздумывая, увозить ей Шайтана или нет, и тут же, подчинившись воле водителя, резво покатила сквозь ползущий навстречу липкий туман.

У НОВОГО ХОЗЯИНА

Из множества собачьих пород у немногих, в том числе и у кавказской овчарки сохранилось стремление относиться к человеку как к равному. В этом их величие и горе. Человеку претит независимость зверя. Он непременно хочет стоять выше.

Первые шесть дней прошли в приступах бешенства и лютой злобы. Шайтан грыз конуру, разбрасывая по снегу щепки, разорвал на мелкие клочки подстилку, едва не обломал зубы о толстую и ржавую стальную цепь, опрокидывал кастрюлю с вкусной, дурманящей голову пищей. Голод вызывал спазмы в желудке. Цепь, еще недавно казавшаяся пушинкой, налилась свинцовой, тяжестью и клонила к земле. Его стало пошатывать.

Новый хозяин Виктор Иванович Данько особо не волновался. Чем лучше пес, чем он благороднее и сильнее духом, тем дольше будет сопротивляться. У Данько и мысли не было, что собака может околеть от голода, когда ей два раза в день предлагают вкусную пищу. Пока есть силы — пусть голодает. Собака не человек. Она не переступит границу между жизнью и смертью.

Шайтан едва стоял на снегу. Смертельная тоска тонкой пленкой подернула глаза, безжизненно обвисли уши и хвост. Приближался конец. Действительность перестала его волновать. Он находился во власти прошлого. Множество видений проходило перед ним, быстро сменяя друг друга, и только одна картина вдруг повисла в воздухе и неожиданно к великому удовольствию пса постепенно разрастаясь вытеснила все постороннее и ненужное, заполняя золотыми тонами близлежащее пространство.

Осень теснятся ели и сосны, громко шумят багровыми листьями осины, шуршат высохшие травы. Длинноволосые ивы печально склонились над темной водой. Они доверительно шепчут Шайтану с грустью: «Нет мира чудеснее нашего, нет леса прекраснее нашего, нет неба синее нашего нет ветра прохладнее нашего. Каждый из нас неприметен, но вместе мы и есть природа: зеленый ли цвет, рыжий ли, нет между нами различия. Мы пальцы одной ладони».