Пока греет огонь - Копылов Валентин Миронович - Страница 37

—Не знаю,— смущенно признался Степан.

—То-то и оно, что не знаешь. Не всякий ворс тута годен. Брать надо лоскутки с колен, там самая знатная кожа, износа не знает, и шерсть, что стальная проволока.

Вот как. Будешь беречь, по голой земле да по кустам не бегать, послужат они тебе долгохонько.

Степан ради приличия отказывался от лыж, говорил, что они и хозяину еще послужат.

—Сам смотри,— прервал его дед.— Отдам Ваньке, своему внучку, он их живо за одну зиму обдерет.

—Ну что же. Большое спасибо!—поблагодарил он деда, поторопившись принять подарок.

Лыжи действительно отличались и прочностью, и легкостью, и хорошим ходом...

Из-за поворота навстречу Степану выехала машина с зажженными фарами. Поравнявшись, она остановилась, дверца открылась, и крупный, плотный человек легко выскочил из кабины. Им оказался его новый знакомый Николай Парамонов. Поздоровавшись, тот сразу перешел к делу.

—Завтра в шесть утра еду в Игнатьевский леспромхоз. Если желаете, могу подвезти до Марьинского перевала. Обратно поеду часов в пять вечера, вот и подберу вас. Ну как, согласны?

Водитель не спросил, собирается ли Степан на охоту. Это было само собой разумеющимся.

—Согласен, непременно,— обрадовался Круглов.

Какого охотника не манит глухая таежная сторона, куда еще не проник топор лесоруба, где не измятая вездеходами красавица земля цветет, зеленеет в первозданном виде. И пусть сейчас стояла суровая, морозная зима и земля, засыпанная снегом, не могла показать ни ран своих, ни своей первозданности, ощущение первопроходца, осмелившегося шагнуть в нераскрытую тайну, не покидает человека. Кажется, что и деревья здесь выше, и тайга гуще, и зверя больше. Глухой, далекий от поселений лес непременно имеет разум, испытывает чувства: радость, покой, гнев или злобу, коварство, месть. Все, конечно, зависит от воображения человека...

Шофер сел в машину и укатил.

Степан, довольный благоприятным стечением обстоятельств, позволявших завтра уехать за шестьдесят километров с гаком от обжитых мест, чуть не вприпрыжку побежал домой. Нужно было снарядить патроны, проверить крепление лыж, покормить собаку, кое-что сделать по дому, чтобы жена ворчала меньше, а потом набираться сил на завтрашний день.

...В просторной кабине «ЗИЛа» тепло и уютно. Дик лежал в ногах, напряженно вздрагивая при малейшей тряске. Необычность путешествия не принесла ему радости. Он то и дело поднимал голову и поглядывал на хозяина, пытаясь увидеть на едва различимом в полумраке лице признаки неудовольствия.

Убаюканный монотонным гудением двигателя и разморенный теплом, хозяин поклевывал носом.

Собака беспомощно ерзала в ногах. Ее тошнило от непривычной качки, запахов бензина и масла.

По обеим сторонам дороги тянулись едва различимые леса. Редкие вершины, вырисовываясь в неясном блуждающем свете, пронизывали серую муть острыми копьями. И справа, и слева, чуть ниже вершин, тянулись без начала и конца огромные черные полосы с белыми пятнами, напоминающие гигантские шкуры ягуаров. Невидимая рука развесила шкуры вдоль дороги, то ли предостерегая людей от безрассудного поступка, то ли приглашая отвернуть мохнатый полог и шагнуть в величественную, сокрытую от посторонних и равнодушных глаз лесную сказку.

С думами о лесной сказке, о пятнистой шкуре ягуара, о тишине и задремал Степан, удобно откинувшись на спинку сиденья.

Сон приснился неприятный. Он зачем-то поднимался по крутому склону на владевшую округой высоту, как неожиданно прямо на него понеслась снежная лавина. Он даже не успел испугаться, а белая масса снега стремительной рекой уже текла под ногами.

Вдруг он почувствовал, что его тоже потащило куда-то вниз. Нога завязли. Что-то цепкое и липкое потянуло его на дно белого грохочущего водопада. Он сопротивлялся, махал руками, пытаясь взлететь над тайгой.

Белая, ослепительная масса все прибывала и неожиданно поплыла над головой, забивая глаза, уши, нос. Стало страшно. Он закричал: «Помогите!»— и не услышал своего голоса. В последний миг он подумал: откуда здесь лавина? И потом все исчезло. Никаких ощущений, кроме тишины.

Машина остановилась. Степан открыл глаза, встрепенулся.

—Что, приехали?

—Значит, так,— почесав за ухом, сказал Парамонов.— Охота есть охота, и на дорогу вы можете выйти, скажем, на десять километров ниже. Правильно я говорю?

—Да. Конечно,— поспешно согласился Круглов.

—Так вот, значит. Буду я здесь ровно в пять часов. Я постараюсь подгадать. И если вас здесь не окажется, поеду дальше, буду знать, что вы ждете меня где-то ниже. Договорились?

—Договорились,— ответил Степан и распахнул дверцу. Пахнуло свежим, морозным утром. Холодный воздух защекотал в носу.

—Вылазь, Дик, приехали.

Собака шустро выскочила из кабины. «Гав-гав!», обрадовано пролаял пес и, задрав хвост, помчался по дороге.

—Что, засиделся? Ну, побегай. Побегай. Боюсь, к вечеру станешь мне на пятки наступать.

Машина, рассерженно взревев, покатила дальше, на повороте мигнула красными огнями и скрылась.

Торопиться было некуда. Рассвет еще не занялся. От белого снега вокруг совсем светло, но Степан знал, что стоит уйти с дороги и углубиться в лес, как темнота непременно одержит верх.

—Подождем с полчасика, глядишь, и рассветет,— сказал он.

Дику исполнилось четыре года, и был он, если можно так выразиться, в расцвете сил. Хорошее питание, частые прогулки по лесу, доброе отношение хозяина сделали свое дело.

Собака, пожалуй, единственное животное, которое, общаясь с человеком, начинает ему подражать.

У доброго, спокойного хозяина пес становится таким же добряком. Это совсем не значит, что он будет ластиться к каждому прохожему, облизывать протянутые чужие ладони, перед злым и свирепым противником ложиться на спину, неуклюже поднимая вверх лапы.

У горячего, вспыльчивого человека и пес как огонь: то замрет, сомлев от неведомо откуда сошедшей на него благодати, то вдруг нальется яростью и гневом.

Злой, раздражительный хозяин держит пса для устрашения окружающих. К такому псу лучше не подходить. С ним надо быть осторожным.

Дик считался беспородным псом. Но, к счастью, среди его предков была чистокровная сибирская лайка, от которой он унаследовал осанку, острые стоячие уши. Единственная помеха — хвост, который никак не мог изогнуться кольцом и лечь на спину.

С седловины перевала хорошо просматривался восток, который слегка светился. Слабо искрился по обочинам снег, темной ящерицей сползала с перевала дорога.